Валентин — правдолюб. Когда в сцене «безумия» он говорит: «Я истина», Это не только шутка или условие игры: героя искренно волнует соотношение в мире правды и лжи, искренности и фальши. «А сейчас я вам скажу вот что: задам вам вопрос, на который и знатоку арифметики не ответить. Скажите, каких душ больше — тех, что Библия спасла в Вестминстерском аббатстве, или тех, что она погубила в Вестминстер-холле?» (IV). Достается от Валентина и религии; вот что предрекает этот «безумец»: «В обычное время в пустых церквах будут читать молитвы. А за прилавками вы увидите людей с такими самозабвенными лицами, точно в каждом лабазе торгуют религией» (IV). В Валентине привлекает тонкость ума, способность понять едва уловимые движения человеческой души, умение ценить прекрасное. В одной из поэтических сцен пьесы он говорит Анжелике, что она «женщина, одна из тех, кого небо наделяло красотой в тот самый час, когда прививало розы на шиповнике. Вы — отражение небес в пруду, и тот, кто к вам кинется, утонет...» (IV). Такого признания нельзя услышать от героев Уичерли, Шедуэлла или Этериджа.
Конгрив поручает Валентину разные роли: возлюбленного, поэта, «безумца», мученика. Драматург словно материализует слова Тезея из шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь»:
Все способы испытывает Валентин, чтобы завоевать сердце Анжелики, и ни один не помогает. Даже наигранное безумие. И тогда юноша прибегает к последнему средству — «безумству подлинному», поднимающему его над всеми персонажами комедии: чтобы доказать Анжелике свою любовь, он готов отказаться от наследства, стать нищим. «Обладай я вселенной, и тогда бы я не была достойна такой великодушной и преданной любви, — говорит Анжелика, пораженная намерением Валентина. — Вот моя рука, а сердце мое всегда было вашим, только его терзало желание удостовериться в искренности ваших чувств» (V).
Любовь за любовь. Верность за верность. Возможно Анжелика и Валентин сумеют противостоять миру лжи и притворства? Герои уходят из социального мира зла и обмана в мир искреннего чувства. Они счастливы, так как под мишурой карнавального костюма сумели расслышать биение человеческого сердца.
Публика холодно приняла последнюю комедию Конгрива «Так поступают в свете». Впрочем, драматург это предвидел. В посвящении к пьесе он писал, что «она лишь в малой степени была назначена удовлетворять вкусам, которые по всему судя господствуют нынче в зале». Конгрив подчеркивал, что ряд персонажей его новой комедии «будут смешны не в силу природной глупости (она ведь неисправима и потому неуместна для сцены), а больше из-за желания во что бы то ни стало выказать свой ум; стремление сойти за умника совсем не есть признак ума». В этих словах чувствуется иное отношение и к «остроумцам» в целом, и к методу создания персонажей, и к задачам комедийного жанра.
Последняя комедия полна размышлений над судьбами человека и общества. «Все поучения, Мирабелл!» — восклицает в раздражении миссис Милламент, выслушав одну из наставительных тирад своего поклонника. И верно: Конгрив стремится в этой комедии, как нигде прежде, развлекая, поучать. В пьесе по сравнению с предыдущими тремя гораздо меньше «скептического» и «фривольного» юмора. Здесь много ассоциаций исторических, театральных, литературных: Милламент и Мирабелл цитируют Джона Саклинга, в кабинете леди Уишфорт лежат книги Куорлза, Принна, Беньяна и Колльера, свою служанку Пег леди Уишфорт сравнивает с астурийкой Мариторнес из «Дон Кихота» Сервантеса, многие персонажи знакомы с греческой мифологией, даже невежественный сэр Уилфул упоминает Ореста и Пилада. Все в этой комедии как будто бы и привычно: знакомая расстановка сил, столкновение столичных джентльменов с провинциальными сквайрами, конфликт поколений. И, однако, многое изменилось. Самый показательный в этом смысле — образ Мирабелла, героя нового времени, испытывающего на себе несомненное влияние века Просвещения. Его основное оружие — здравое суждение, его речь обретает точность и логику хорошо сбалансированного рассуждения, она элегантна, не изобилует игрой слов, нет избытка сравнений и метафор:
Фейнелл. Ты настоящий кавалер, Мирабелл. И хотя у тебя хватает жестокосердия не ответить на страсть дамы, ты достаточно великодушен, чтобы печься о ее чести. Однако наигранное безразличие выдает тебя с головой. Ты отлично знаешь, что пренебрег ею.
Мирабелл. Зато твой интерес к этому делу отнюдь не кажется наигранным. Твои мысли явно больше заняты упомянутой дамой, чем женой (I).