*****
Совсем маленькая деревенька Перынь, жалась всеми своими немногочисленными убогими домишками к малюсенькой деревянной церковке, словно спасаясь от ночной прохлады.
Ночь выдалась ясной. Наполняя своим ароматом неподвижный воздух, спорили с красотой разукрасивших небо звёзд, белоснежные черёмуховые гроздья. А соловушка, вдохновенно заливаясь, благословлял наступившее лето.
Крадущаяся серая фигурка, приблизилась к ближайшей к лесу избе и постучала в её тёмное окошко затянутое мутной слюдой. Забрехала псина, в избе заплакало дитя, и послышалась ругань.
Скоро скрипнула перекошенная дверь и на крыльцо, держа наготове топор, вышел бородатый дядька.
- "Ты что-ль, Пронька?" – Прошипел он.
- "Я, дядь Пимон". – Ответил ночной гость.
Пимон цыкнул на собаку, и та заглохла.
- Щас всех соберём...
В избе зажгли лучину и неверный слабый свет из раскрытого окна заплясал на огромных листьях, росших под ним, лопухов.
Скоро засветились окошки всех полутора десятков домишек, и к церковке неспешно потянулся живой ручеёк...
Деревенька Перынь, принадлежала старому бездетному дворянину Леопольду Жуппелю, совсем недавно вовлечённому сиятельнейшим велением в программу создания военных поселений, так как место было, якобы, очень уж, подходящим.
Светило ему от участия в этом предприятии много. Одних державных денег, за пользование его землями, было бы вполне достаточно. Но предстоящий договор сулил, и долю от сопутствующих промыслов, и неплохую выгоду от снабжения поселенцев... Короче, старость спокойную и обеспеченную.
А пока императорские комиссии согласовывали планы грандиозных перемен, Леопольд Банифатьевич решил выстроить, в благодарение Господу, за неисчерпаемые его милости, небольшую церковку на собственный кошт.
Через два дня после того, как на маковке свежесрубленной церкви водрузили привезенный им серебряный крест, барин получил письмо с уведомлением об исключении его земель из реестра подходящих территорий.
Он запил, топя в вине своё горе.
И однажды, будучи сильно пьяным, решил сжечь церквушку. Велел запрягать, снял со стены два именных заряженных пистоля и, сунув их за пояс, выехал в Перынь...
***
Пронька был счастлив. Его невеста была молода и румяна...
А барин - зол пьян и, как нельзя, некстати. Стрелял из пистолей, бросался на гостей с кулаками, заставлял их таскать солому, и обкладывать ею, ни в чём не повинную церковку.
Короче говоря - портил свадьбу немилосердно, явно не отдавая себе в этом отчёта, и даже не понимая "куда он попал?", пока ему не предложили "опрокинуть за здоровье молодых".
Глянув на невесту, он тут же забыл о церковке и о Боге с его немилостями, а вспомнил о благословенном 1767ом годе, когда крепостным было, строго-настрого, запрещено подавать жалобы (челобитные) на своих помещиков и, в одночасье подобрев, улыбнулся ей.
Он уехал из Перыни только рано утром, довольный, успокоившийся и помятый. За его спиной сливались с горизонтом, и серые крестьянские домишки, и белеющая свежими брёвнами сруба церковка, и чёрный лес, и синее безмятежное небо...
Следом за ним исчез в лесу и мрачный как его горе, опозоренный жених - Пронька.
И вот теперь, ночью, спустя два дня, он сидел на деревянном порожке запертой церквушки, уставший, грязный и невероятно гордый собой.
«Живой, живой!..» шептались люди. И обступали Проньку всё плотнее и плотнее.
- "Ну, не томи Прохор!" - Взмолился, не выдержав затянутой паузы, дядя Пимон.
Пронька, не спеша, поднялся на ноги и оглядев собравшихся (добрая половина которых приходилась ему роднёй, а остальные их родственниками) отрусил портки, пригладил шевелюру и начал;
- Конец барину!..
Собрание одобрительно загудело и на глазах крестьян, в холодном лунном свете, заблестели слёзы гордости за соплеменника.
- ...Конец барину скоро будет! Пьёт, как чёрт! И дворня тоже пьёт. Все спят вповалку и все смертельно пьяны. Пьют немилосердно! И дух сивушный слышно за версту! Я целый день пролежал в кустах, наблюдал, и всё заприметил.
Собравшиеся загудели, но уже несколько иначе.
- "И что с того? Мы-то подумали было..." - Разочарованно протянул дядя Пимон.
Пронька засмеялся.
- Подумали, что порешил я барина? Зарезал? Задушил кровопийцу? Красного петуха пустил в усадьбу гадскую?
Пронька снова засмеялся. Все, недоумевая, глядели на него, вытирая рукавами мокрые глаза.
- Что, думаете я не способен на месть похуже? Думаете сердце воробьиное? Трусоват?! Ошибаетесь родные! Плохо вы, видать, знаете Прохора Грыжу! Когда я зол, я лют и беспощаден!
Говоря это, Пронька поднялся на церковный приступок, и стал казаться себе и собравшимся значительно более могучим.