Проходя мимо сваленных в кучу тел расстрелянных, он понял, что не ошибся. Его вели по направлению к опушке леса, где наскоро сбили подобие стрельбища, а чуть в стороне, на поляне, установили скамью, на которой важно восседал коренастый белоголовый генерал. Комиссар сразу узнал Голицына — тот с остервенением и предвкушением скоро расплаты, потирал руки.
Кирилла вытолкали на середину поляны, из рядов народоборцев выдвинулись два солдата с винтовками наизготове. Раскрасневшийся от ярости и ненависти Павел Степанович сжал кулаками, потрясал ими в воздухе и чеканил:
— Ты давал клятву Его Императорскому Величеству, ты присягал на верность Беловодской Империи и предал все, что должен был защищать. Ты изменник, подлец, опорочивший почетное звание гвардейца государя. Я был готов отдать за тебя мою дочь, я любил тебя, Кирилл, но ты предал и меня, перешел на сторону черни, зверья, преступников стремившегося разрушить основы нашего государства. Я приговариваю тебя к смерти и обещаю, что все твои товарищи, — слово «товарищи» генерал произнес с издевкой, — ответят за свои преступления. Свидетелем смерти одного из них ты станешь прямо сейчас. Ведите сюда! — приказал Голицын.
Из неприметной избушки появились конвоиры, вывели избитого Захара. Специально провели мимо Кирилла.
— Не надо было возвращаться за мной, Захар! — с горечью выдавил Кирилл глядя.
— Не расстраивайся Кирилл Ваныч, — Захар попытался улыбнуться распухшими губами. — За революцию и умереть не жалко. Я горжусь тем, что знал такого человека как ты, дрался с тобой на одной стороне!
— Вместе дрались, вместе и умрем, — Кирилл грустно улыбнулся, на душе стало легче, он смело посмотрел на Голицына. — И умрем не зря! Понимаешь ведь, что творится? Бегут они, Захарка, бегут! — глаза Кирилла вспыхнули искренней радостью.
— Да Кирилл Ваныч, бегут, как трусы последние бегут! — произнес Захар громко, с задором, окинув всех присутствующих своим полным торжества взглядом.
Заметив, что в глазах Оболенского снова загорелся огонек, генерал вышел из себя.
— Немедленно расстрелять! — приказал он, указав на Захара.
— Нет! — откуда-то со стороны донесся женский крик. — Отец, нет!
Ольга! Кирилл узнал ее голос. Откуда он взялась?!
Глаза генерала округлились, он непонимающе посмотрел в сторону, увидел приближающуюся дочь.
— Кто посмел пустить ее сюда?! — казалось, генерал вот-вот зарычит, настолько он разъярился, осознав, что ему не показалось и дочь каким-то образом попала на казнь.
— Я посмел, — донесся голос шедшего следом за Ольгой Салтыкова.
— Вот как! Ну, так любуйтесь, как эту скотину убьют у вас на глазах, — глаза генерала сузились, челюсти сжались, губы разошлись, оголив крупные желтые зубы. Страшен был Голицын в это мгновение, походил на зверя, а не на человека. — Стреляй, немедленно!
Ольга завопила, Кирилл бросил быстрый взгляд на возлюбленную, на Сергея, на Захара, потом посмотрел в глаза палачу. Простой человек не сумел бы спасти комиссара и нарармейца, но гвардейцы не были простыми людьми. Салтыков пулей преодолел отделявшее его и палачей расстояния, выхватил саблю на ходу, разрубил винтовки у двоих, у третьего выбил ее из рук, четвертый отскочил в сторону, сам выбросил оружие на землю.
— Мы так не договаривались, генерал! — глядя на Голицына исподлобья, заявил Сатыков. — Эта война убила в вас человека, вы сделались кровожадным хищником, жаждущим крови, а не справедливости. Когда-то я чуть было не стал таким же, как вы. И стал бы, если бы Кирилл не напомнил мне о том, что милосердию, человеколюбию и дружбе есть место и на войне. Если хотите убить его, расстреляйте сперва меня.
— И меня! — Ольга подбежала к Салтыкову и стала рядом с ним, оказавшись на пути солдат.
— Ты, родная дочь, предала меня? — лицо генерала разгладилось, фразу он произнес почти шепотом, побледнел. — За что, Ольга? Почему?
Солдаты неуверен смотрели на генерала, дожидаясь поручений, а он схватился за сердце, пошатнулся, но сумел удержаться на ногах. Откинул голову, посмотрел на небо, помолчал, а после громко произнес:
— Собирайтесь, возвращаемся в Дальний.
Солдаты неуверенно переглянулись, остались на месте.
— Это был приказ! — сверкнув глазами, крикнул генерал.
Солдаты стали суетливо расходиться, генерал подозвал адъютанта и стал ему что-то объяснять. Ольга направилась к Голицыну.
— Спасибо тебе, отец, — начала она было.
— Не подходи! — рявкнул он, не глядя дочери в лицо. — Сегодня я лишился дочери. Тебя проклинаю и знать не хочу.
Губы Ольги задрожали, слова отца ранили в самое сердце. Она хотела упасть перед ним на колени, молить о прощении, но Салтыков во время оказался рядом, отвел ее в сторону.
— Не трогай его, Оля, пускай уходят. Мы сделали свой выбор, а он свой.
Народоборцы расходились. Вскоре Ольга, Сергей, Захар и Кирилл остались одни на поляне. Кирилл не понимающе смотрел на свою единственную любовь, лучшего друга и готов был заплакать.
— Что вы задумали? — спросил он.
Салтыков обернулся к другу, улыбнулся.
— Мы остаемся, Кирилл, — сказал он приближаясь к Оболенскому, достал нож, разрезал веревку, освободив тому руки. — стрелять вчера начали, было понятно, к чему дело идет, я сказал обо всем Ольге, пообещал, что не дам тебя в обиду и намерен остаться и сдаться твоим на милость.
— Сережа, ты не понимаешь, — Кирилл разминал руки. — Я не могу поручиться за твою безопасность. Среди наших очень много жестоких людей, не меньше, чем среди ваших. Они творили чудовищные вещи и поручиться за вашу безопасность не могу. Вам нужно уезжать.
— Скажи это Ольге, — спокойно произнес Салтыков, освобождая Захара. — Меня не переубеждай. Казнят — пускай, — сплюнул, — а бегать всю жизнь по заграницам как неприкаянный я не собираюсь. У меня есть Родина, и пускай я никогда не отличался сентиментальностью, всегда старался действовать рационально, сейчас не хочу. Надоело! Я видел, как к нам относятся блантийцы — лучше сдохнуть, чем выслушивать их покровительственный надменные нравоучения!
Кирилл посмотрел на Ольгу, та отвела взгляд, заламывала руки. Сколько он ее не видел? Как больно было, когда они расстались. Он приблизился к ней, протянул руку к ее волосам, ощутил, как локон легонько щекочет палец.
— Почему ты с ними, Кирилл? — спросила она, сжимаясь в клубок. Тот же самый вопрос, который задала ему во время революции. Ответ оставался прежним.
— Ты знаешь.
Кирилл больше не мог терпеть, обнял ее, она обняла в ответ, поцеловал в голову, щеку, губы, она ответила на поцелуй.
— Пошли, Захар, — сказал Салтыков, пускай помилуются, может последний раз в жизни.
Опираясь на плечо бывшего врага, нарармеец заковылял к сбитым лавкам, на которых лежали трупы — кровь отмыть не сумели.
— Ей-то ничего не угрожает, она с нами не воевала, — сказал Захар.
— Знаю, — ответил Салтыков.
— А вот тебя, Сергей Митрич, расстрелять могут, тут Кирилл Ваныч прав.
— И это я знаю.
— А что так же как ты, загорожу тебя от пуль, знаешь?! — вспыхнув, спросил Захар.
— Даже ты? Насчет Кирилла я-то не сомневался, но вот от тебя не ожидал, всегда считал, что мы враги. Если бы расстреливали только тебя, я бы не стал заступаться.
— А мне плевать. Теперь уж война закончилась, и врагов не осталось. Так и скажу комиссару, который тебя судить будет. Ты встал за Кирилла Ваныча, значит, и я за тебя встану!
— Скоро тебе представится такая возможность, — сказал Салтыков, глядя вдаль. — Вон, ваши несутся.
На горизонте сверкнули красные флаги, донесся стук копыт, удалые крики наездников — Народная Армия приближалась.