– Так ее хозяева скотины и приводили, дескать, лечить она будет!
– Так ее к больной скотине приводил сам хозяин?
– Приводил, сударь, приводил. А она-то и стала пихать какие-то корни всем подряд, и больным и здоровым. Оттого многие и померли.
– Хм. Понятно. Все понятно с тобою, добрая женщина!
– Так мне идтить можно?
– Пока отправляйся-ка ты в подклет….
– Как? За что?
Баба страшно перепугалась.
– Да не за что. Пока не за что. А там видно будет. Давайте следующую.
- Мне нельзя в подклет! Мне поросят кормить надо!
- А у тебя и поросята есть? Хорошо, хорошо. Надо будет зайти, посмотреть. Следующая!
Охающую поселянку увели в келлер. Вторая свидетельница, высокая худощавая фройляйн средних лет, зашла в комнату уже с очень тревожным выражением на скуластом, обветренном лице.
– Ты Сайрин, из семьи арендаторов.
– Да.
– Не замужем.
Сайрин мрачно кивнула.
– Вы, любезная, утверждали, что обвиняемая Азалайс …– я открыл свиток с показаниями, ища нужную часть – так, где это…вот. Что она вступала в сношения с бычками на пастбище и в хлеву.
Она снова кивнула, с еще более мрачным выражением лица.
– Сударыня. Писцу затруднительно записывать в протокол ваши кивки. Отвечайте словами!
– Да, сударь!
– А потом эти бычки заболели…
– Так и есть!
– …а затем и издохли….
– Именно!
Баба немного приободрилась, и с вызовом смотрела на меня.
– А что при этом делал пастух?
– А что пастух?
– Ну, при стаде же был пастух, не так ли? Он позволял твориться этому безобразию?
– А пастух у нас сударь, то спит, то пьян, то на рыбалку сбегает. Оченно ненадежный человек этот пастух.
– Ну, вот когда ты это видела.… Кстати, когда конкретно ты это видела? В какой день?
– Две седмицы назад, на Фокиона Великого!
– И где был пастух? Спал?
– Спал, сударь.
– Правда?
– Истинный Свет, спал!
– А что же ты его не разбудила и не призвала к порядку? Ему же платит община? Сколько, кстати, ему платят?
– О, очень много мы ему платим! Десять фунтов муки, пять фунтов толокна, семь нёзелей* эля каждую седьмицу! А еще отрез сукна, сапоги и пять лангрских гротенов в конце года! А он, гад, молоко сцеживает и скотину колотит!
– Да, безобразие. Так, а чего он спал-то, чего ты его не разбудила! Ведьма скотину портит средь бела дня, а он спит?
– Да не успела я! Азка-то быстро все, фиють – и поминай ее как звали!
– Так все равно надо было разбудить пастуха! Рассказать что видела, чтобы впредь не спал! Ты разбудила его? Рассказала все?
– Рассказала!
– А он что?
– А он сказал,мол, знать ничего не знаю.
– Так и сказал? Ладно, добрая женщина, ступай-ка в подвал!
– Как в подвал?!– Сайрин изумленно захлопала глазами, – за что меня в подвал?
– Не догадлива, вижу. Ни за что, посидишь пока просто. Ступай, милочка, ступай. Да не ори ты, всех там распугаешь!
Бейно нахмурился.
– По-моему, вы запугиваете свидетелей!
– Просто вы не знакомы с методами инквизиции. Свидетель сегодня – обвиняемый завтра. И никак иначе, достопочтенный мэтр! Особенно, если этот свидетель свободно разговаривает с глухонемым пастухом. Давайте, кто там еще?
Третья фрау была снохой старосты. Оказалась без меры болтлива, держалась дерзко. Мне даже пришлось возвращать ее к теме наводящими вопросами.
– Так как она скотину – то портила?
– Подлезает да облизывает своими губищами бесстыжими коровье вымя. А от того вымя у коровки трескается и кровянит, и доиться перестает скотина!
– Ага. Слушай, любезная, а мне что-то кажется, что Азалайса эта – та еще потаскуха? Не только коровье вымя любит облизывать?
– Так и есть сударь, так и есть! Мужики наши на нее так и пялятся, как коты на сметану!
– Понятно. Тоже, небось, колдовством берет?
– Да уж, наверное! Что в ней они находят - одному Свету известно. Но бегали к ней полдеревни, наши бабы дюже на нее злые!
– А «твой» – чего?
– Мой-то – потупилась она, – мой – ничего.
– Не оскоромился об ведьму?
Лицо женщины вдруг побагровело.
– Нет – мрачно сказала она и стала очень немногословной.
– Ну, нет, так нет. Это прекрасно, когда муж верен жене. Не так ли?
По-моему, женщина поняла, что над нею издеваются. Она ничего не ответила, но в глазах ее мелькнуло бешенство.
– Ладно. В любом случае, облизывать вымя чужой корове – это не дело. Эта Щвайнфельд преступила все законы, небесные и человеческие. Надо ее наказать! А ты, дорогуша, отправляйся пока в подвал!
– Как в подвал?
Мысль о том, что ее вот так запросто могут отправить под стражу, показалась бабе настолько дикой, что она просто ушла в ступор. Пришлось Даррему врезать ей хорошенько, чтобы она пошевеливалась. Та заорала как недорезанная свинья, и начала отбиваться так яростно, что пришлось мне помогать серву.
Закончив с этим мутным занятием, я послал за следующей. Четвертая свидетельница, тоже из зажиточных вилланов, взошла тихая и испуганная.
– Так, ты у нас жена кузнеца. На допросе показывала, что подсудимая Азалайса подкидывала в ясли скотины заговоренные угольки…
– Я, сударь, ничего не знаю.
– Как так? Вот же твои показания записаны, и господин юнгер их по протоколу зачитывает? – вмешался Лазарикус.
– Ничего не знаю, сударь, и записи ваши врут. Не говорила я ничего.
– Да как не говорила? В присутствии господ секретаря, декуриона и старосты! Писец все точно записал!
– Нет, не говорила я!
Баба помрачнела и уперлась. Стало ясно, что ничего больше мы от нее не дождемся.
Следующие за ней женщины все как одна отказывались давать показания. Как сговорились, ей-Свет.
Что же, пора пояснить помощнику судьи Лазарикусу, к чему пришло следствие.
– Вот смотрите, что у нас получается. Все эти фройляйн и фрау дают совершенно разные показания. Прежде всего, – о способе колдовства. От банального отравления через корм, – а для этого вообще никакого колдовства не надо, можно просто накормить скот отравой, – до противоестественной связи с быками. Причем, скотина болеет всегда одинаково – поражается и кровоточит вымя. Но, если уж ведьма решала извести скотину, – она использует один-единственный способ! Зачем прибегать к таким разным методам? Настоящая ведьма всегда применяла бы одно, самое действенное, заклинание. А эти бабы говорят о совершенно разных приемах ворожбы, причем, судя по этим рассказам, никакого колдовства они, ни разу в жизни, не видели!
Второй момент, на который я обратил бы ваше внимание, это явная нелюбовь к подсудимой со стороны свидетельниц. Все они или завидуют ей, или ревнуют своих мужей. К таким свидетелям надо относиться с осторожностью, особенно – свидетелям женского пола!
Ну и, наконец, вы видите, что свидетельницы нервничают. Как только мы перестали отпускать допрошенных, складируя их по подвалам, они поняли, что ветер подул не в их сторону, и теперь отказываются от показаний! Добрые свидетели так себя не ведут. Те, кто уверен в своей правоте, готовы пойти на костер, но не отступиться от правды перед лицом Света Истинного! Вы со мною согласны?
– Но у меня показания двенадцати женщин! Они записаны в протоколе!
– У вас нет показаний двенадцати женщин. Свои слова подтвердили только трое. Как мы с вами уже обсуждали, в нашем славном герцогстве Виссланд для обвинения нужны показания не менее четырех сервов. Поскольку свидетельство одной женщины соответствует ½ крепостного мужчины, так что у вас всего лишь показания полутора сервов, а это вдвое меньше, чем нужно. Да и остальные бабы сейчас откажутся от показаний, я в этом уверен. Ну и, наконец, вопрос, который следовало бы задать первым. Эти женщины прошли через компургацию?
– Простите?
Лазарикус вдруг густо покраснел, как застигнутый на поселянке монах.
– Компургацию. Вы же знаете, что это такое?