— Бог мне судья, я не мог поступить иначе и благословил могилу… Этого уже не изменишь. — Он взглянул на Жан-Блэза и прошептал: — И вы тоже не верите в бога? Как же вы можете жить… посреди этого ужаса?..
— Как могу? Если я правильно понял, ваш генерал требовал от вас невозможного ответа… А вы от меня чего требуете? Для вашего генерала все гибло в кораблекрушении, все, во что он верил: армия, честь… Но зачем он ставил свою честь, свою святыню непременно в зависимость от победы, от успеха? Видите ли, у меня тоже есть свой генерал. Нет, он мой сверстник и служит в банке. Так вот, рядом с ним ваш генерал, господин аббат, просто младенец. Да, младенец! Разумеется, мой генерал тоже во что-то верит… только не в бога… И, тем не менее, я не представляю себе такого случая, когда бы он не ухватился за доску… потому что для него вопрос чести — никогда, ни при каких обстоятельствах не идти ко дну.
Аббат был изумлен. Стало тихо, насколько может быть тихо под гул самолетов. Потом сапер второго класса Бернар Бломе сказал:
— А все-таки он, должно быть, верит именно в бога…
— Вот вы какой! Неужели вы не понимаете, господин аббат, что после этих слов такому человеку, как я, надо крепко держать себя в руках, чтобы просто-напросто не начать поносить попов?
Передвижение войск за ночь совсем сломало линию фронта впереди Рэмского леса. Артиллеристы внезапно снялись с места, но не взяли с собой зуавов. Последовал приказ собрать всех пехотинцев-одиночек и объявить им, чтобы они собственными средствами добрались к утру до сборного пункта в районе Оршù. Таким образом, Жан-Блэз с товарищами снова оказались неприкаянными. Аббата Бломе присоединили к колонне, которую направляли в другое место. Жан-Блэзу это было досадно. Он собирался высказать аббату еще кое-какие соображения по поводу генерала, не пришедшие сразу ему в голову.
Например, насчет Франции. Насчет других людей. Насчет того, имеем ли мы право распоряжаться собой… Мне хотелось рассказать аббату о Франсуа Лебеке и ему подобных. Но я всегда задним умом крепок. Бесспорно одно: в вопросе о самоубийстве, например, мы почти сходимся с ними во взглядах — только по совсем иным причинам… по совсем иным причинам. Жан-Блэз думал: мы почти сходимся… И это значило, что отныне он и Франсуа Лебек — едины. Чтобы убедиться в этом, стоило встретить аббата Бломе…
Сборный пункт находился немного южнее Оршù, в лесистой местности, с памятным названием «Три девы»; когда их группа человек в пятьдесят пришла туда около семи часов утра, там никого не оказалось. Следы постоя были видны, но часть уже снялась с места. Выходит, опять они одни. Прежде всего надо подумать о еде. Те, у кого были винтовки, рассыпались по лесу. Сколько на пятьдесят человек нужно настрелять птиц! Вот если бы посчастливилось напасть на кроликов!
Оршù… что это за город, большой или маленький? Других названий в здешних краях они не знали. И потому решили идти в Оршù…
Не сбиться со счета дней…
В Камбрэ мы были в воскресенье утром. И в тот же день добрались до Дуэ. Вечером меня арестовали. Допрашивали в понедельник утром… Единственный раз, когда мне задавали какие-то вопросы… Так: воскресенье — какое это было число? 10-го была пятница, 12-го — Троицын день, значит в Дуэ я был 19-го, значит, понедельник, вторник… В понедельник к вечеру его перевели в Кэнси, откуда 1-я армия уже отошла на Ланс. Там он пробыл один около суток, а вчера вечером, это выходит во вторник, 21-го, его перебросили сюда… в неизвестный ему городок, окруженный терриконами, которые он смутно различал в сумерках. Железнодорожная ветка, ряды кирпичных домиков, посередине — улица; он слышал, что где-то здесь есть канал. Заперли его в церкви. Какой мрачной и огромной кажется пустая церковь! Сначала сюда приносили раненых, потом их эвакуировали. Прошла ночь, потом день, — значит, это было 22-е, потом еще ночь. Его сторожили тунисские стрелки. Спал он на отведенной церковному старосте скамье, на которую бросили охапку соломы. Унылая церковь, кирпичная, как и здешние дома… Скоро настанет утро 23 мая… Зачем его привезли сюда? Теперь уж почти никто толком не знал, почему арестовали и обезоружили этого офицера, чем он, собственно, провинился. Его сбывали с рук на руки, в эти дни все были заняты совсем другим. Арман решил, что из Кэнси его посылают в Ланс, раз штаб армии находится там. Его и повели, пешком, по направлению к Лансу; в общем, они успели пройти километров двенадцать-тринадцать. Когда его передавали стрелкам, он услышал, что армия уже ушла из Ланса. Что ж теперь с ним будут делать? Пока что он сидел здесь, в церкви, и ждал.