Ламиран не соглашался. В конце концов Партюрье добился разрешения, которое, собственно, нельзя было назвать разрешением: ладно, поезжайте в Карвен за драгунами… Я же не запрещаю вам подобрать заодно и марокканцев…
6 часов утра. Погода опять прояснилась, ветер стих. Манак ведет машину на Камфен, Карвен… В гостинице «Трех мудрецов», у самого начала Лилльского шоссе, дивизионный врач марокканцев дает Партюрье указания — поезжайте в мэрию договориться с дивизионным санотрядом…
В этот ранний час на главной улице пусто. На площади, через которую они проезжали, собрался народ, гражданское население. — Видно, отсюда тоже эвакуируют, — сказал Манак. Партюрье пожал плечами: — Все потеряли голову! — Они проехали город из конца в конец, мэрию пока можно отложить, заедут на обратном пути, когда будут отвозить раненых: сейчас не до церемоний. Ну, и длинный же этот Карвен, а медпункт марокканцев находится в южном предместье Эпинуа. Собственно говоря, что Карвен, что Эпинуа — разницы никакой; Эпинуа это продолжение Карвена, просто улица, на которой стоит церковь, говорят, это место паломничества. В данный момент один из тех врачей, что еще остались у марокканцев, устроил свой медпункт в тесном дворе — надо войти в ворота сейчас же за кино…
Дорогу им указали драгуны, стоявшие неподалеку.
Ну и медпункт! У бедняги врача на руках двадцать раненых. Я могу забрать шестерых, санитара посажу с собой в кабину, это не полагается, но… Положение марокканцев очень незавидное: вчера вечером немцы перешли через канал у Проклятого моста… они расширили свое предмостное укрепление… К счастью, подоспели первые англичане. Раненых решили погрузить сразу, не перевязывая. Десять человек поместятся сидя, они пригнутся, и еще одного подвесят на носилках… В мэрии сделаем остановку в следующий рейс. А сейчас — прямым путем в Ваттьессар!
В следующий рейс Партюрье не поехал: ведь как-никак раненым надо сделать перевязку! И Жан сам заехал в мэрию с положенным визитом. Рауль пошел вместе с ним. Мэрия находилась на левой стороне улицы, самая обыкновенная мэрия, с крыльцом, как во всех городах. Дивизионный санотряд устроился в подвале, и даже во втором подвале. Там полумрак. Врачи еще спали, двое возились около доски, приспособленной под стол и освещавшейся ацетиленовой лампой. Солдатское снаряжение висело на гвоздях. — За ранеными? Вот сюда идите! Ах, если бы вы могли взять их от нас! — Раненых было человек тридцать. Поразительно, какими марокканцы становятся жалкими, когда они ранены, подавлены. Ну, совсем как дети… Кажется, будто забираешь людей не с медпункта, а из тюрьмы. Попробуй-ка вынести из этакой ямы! Рауль ворчит. Эй, здешние санитары, пошевеливайтесь! Они вынесли измученных, перепачканных кровью людей, некоторые лежали там уже сутки… они были в самом конце подвала, ну, вот и забирали все время тех, что поближе! В машину уместилось девять человек. Одного легко раненого Жан взял с собой в кабину.
Чего не передать никакими словами — так это зловоние. Да еще бормотанье арабских молитв в темном погребе…
Как раз около «Трех мудрецов» им навстречу попалась машина Манака. Он остановился, Жан выглянул из кабины. Дело вот в чем: Партюрье велел Монсэ отправить раненых с Раулем, а самому пересесть в машину к Манаку, чтоб ускорить эвакуацию. Ладно. Жан поехал обратно.
Таким образом, до половины восьмого вывезли немало раненых. Затем Морльер тоже сделал рейс. С ним чуть не случилось несчастья. Из Эпинуа, по главной улице Карвена, на большой скорости мчались английские грузовики, они старались обогнать друг друга, мостовой для них нехватало, еще немного и они задели бы санитарную машину. Манаку пришлось въехать на тротуар, чуть не вплотную к домам. Что это значит? На дивизионном медпункте полное смятение. Англичане удирают! Как? Ведь они только что прибыли? Да, они только что начали сменять драгун, которых осталось очень немного, и марокканцев. А потом — наше вам! Двух часов не выдержали. Уходят. Марокканцы получили приказ снова занять позиции, с которых их только что отвели… Настроение падает.
Раненые в изодранной одежде, в грязных тюрбанах лежат на полу. Лица лоснятся от пота. Один кричит истошным голосом, унять его нет возможности. Это действует на остальных. Пять или шесть человек собрались вокруг сержанта, и он торжественным тоном говорит им что-то на своем языке. Они качают головой. Что он говорит? Один из врачей бывал в Африке, он объясняет: — Делает, что в его силах; говорит, что на все воля рока!
Причиной смятения среди марокканцев была не продолжительность боя, не ночь, не только что возобновленная немцами атака, не смерть соотечественников… Нет… Но среди них распространился ужасный слух… Кем был он пущен? Кто может сказать! Говорили, будто на канале, на той его стороне, немцы выставили против французских войск других марокканцев. Как это других марокканцев? Да, марокканцев, которыми Франко снабдил Гитлера. Но это же ложь! Конечно, все может случиться, только, разумеется, это ложь! Но для них даже подумать об этом страшно… И вот они стонут, падают ниц, молятся, вопят! Они не хотят защищаться, не хотят стрелять в марокканцев. Но кто пустил эту ложь? Ну, конечно, пятая колонна. Неглупо придумано, если так!