Господи, иметь бы карту! Да к тому же еще неизвестно, что происходит у нас в тылу. Дивизия, удерживавшая канал, как будто исчезла: человек, посланный по ту сторону моста, никого не нашел, а потом вдруг мост у нас за спиной взорвался. Кто его взорвал? Наши, не знавшие, что мы на этой стороне? И неприятель тоже может быть там, может нагрянуть на нас с востока. Сколько, ты говоришь, паренек, отсюда до Курьера? Четыре километра? А ну-ка, объясни мне…
В Курьере около сотни солдат, тоже марокканцев. Арман принял решение: он отведет тех людей, что здесь, туда, где находится офицер их полка. Во всяком случае, застревать здесь нет смысла. Куда ни двинься — всюду одинаково опасно. Может быть, теперь, когда их больше, удастся под прикрытием темноты добраться до Карвена, где находятся основные силы марокканцев, или хотя бы потревожить противника с тыла. Ну-ка, сержант, раздайте людям ручные гранаты и патроны! А для меня у вас сумки не найдется? Лейтенант Барбентан из куска холста и веревки соорудил себе сумку и положил туда пять гранат…
IX
Каким образом майор Мюллер очутился в Париже? Так или иначе, но он в Париже уже несколько дней. Он явился в Военное управление, но там не знали, что с ним делать. Часть, которой он командовал, была истреблена, рассеяна налетевшим шквалом. Его прикомандировали к Ирсонскому укрепленному району, но Ирсонского укрепленного района тоже не стало! 9-я армия испарилась, это слово пользуется огромным успехом. Майор спасся чудом. Вместе со своим водителем — он же денщик, — солдатом по фамилии Лафюит. Мюллер каждому встречному и поперечному объясняет, какую роль сыграли в разгроме евреи. А я думал, что коммунисты… Коммунисты и евреи — одно не противоречит другому. Кстати, англичане тоже.
Мюллер появляется в Военном управлении каждый день, незадолго до двенадцати. Как мои дела? Назначения еще нет? Здесь, в канцелярии, он уже стал чем-то вроде живых часов. При виде его люди начинают собираться — скоро обеденный перерыв. Это подметил сержант административно-хозяйственной службы, рыжеватый мужчина, в мирное время преподаватель и, говорят, философ. Приход майора Мюллера для него то же самое, что появление человечка на башенных часах Страсбургского собора. Жорж Политцер складывает свои бумаги. Ему нельзя задержаться ни на минуту, иначе не поспеешь обратно к двум часам: жена ждет его дома, возле заставы Доре.
Майор Мюллер, тот уезжает не домой. На машине — у него попрежнему есть машина — он едет к заставе Майо. На улицу Вебер. Майор Мюллер переживает упоительные дни. Вырвавшись из этого кошмара, подтвердившего все его предсказания, он попал в Париж, где творилось нечто невообразимое, еще не владея собой, своими чувствами и мыслями. Прежде всего он был потрясен исчезновением многих из тех, кого рассчитывал здесь встретить; но водворение еврея Манделя в министерстве внутренних дел распугало большинство его друзей. Ходили слухи о полицейских мероприятиях. Поэтому майор, за которым числились кое-какие грешки, решил не ночевать дома. Тем более что Мари-Адель не отпускала его теперь ни на шаг.
А Мари-Адель де Бреа… Даже не поддается описанию, что она пережила 16 мая! Она была у де Котелей, когда Симон вернулся с известием, что на Кэ д’Орсэ жгут бумаги. Она совсем растерялась, не знала, что делать, одни советуют — уезжайте куда-нибудь на юг… а другие успокаивают — все налаживается; и в кругах, близких к «Пти паризьен», говорили, что Лаваль почти уверен в заключении перемирия в самые ближайшие дни, раз маршал вошел в правительство. От мужа ни звука: ведь Анри был в Бельгии, меня это так волнует! А главное, ничего не поймешь. Столько разных слухов, кому верить? Чего желать? Амбруаз Бердула — а он член Французской академии — определенно сказал ей, что при существующем положении ужаснее всего было бы, если бы Франция выиграла войну. Тогда бы нам из этого просто не вылезти! Ну как было мне, обыкновенной женщине, разобраться во всем этом, посуди сам, котик, среди полной сумятицы, когда необходимо было все время чем-то отвлекаться, одурманивать, убаюкивать себя.
Приезд в Париж Мюллера явился, несомненно, перстом судьбы, роковой неизбежностью… Она всегда его побаивалась, хотя с ней он был очень кроток, а может быть, именно из-за этой кротости… Когда такой дикий зверь прячет когти… Сколько раз она готова была отдаться ему. О, ее удерживали никак не институтские предрассудки!
Отдаться… Какое великолепное выражение, ты не находишь?
Он свалился как снег на голову. Однажды вечером, во время тревоги, это было воскресенье, я никогда не забуду, я только собралась спуститься в убежище. И вдруг — он. Прямо с фронта. И вид еще более зверский, чем всегда. Грязный, небритый, а за ним по пятам какой-то татуированный человек, настоящий убийца, весь лоб в синих разводах… Он сказал этому типу: — Ступай на кухню, там тебе поднесут стаканчик… — Не знаю, все это действовало на меня как-то возбуждающе. Удивительное состояние. Каждую минуту можно было погибнуть. Мюллер говорил о евреях, восхищался немцами, их дисциплиной, вооружением, стратегией, дипломатией, размахом их планов… Они возьмут Париж! Да, так все считали три дня назад, но теперь как будто вовсе нет? Тут он захохотал. Он хохотал прямо демоническим смехом. — Кто знает, что это? Конец света или начало? И кто уцелеет — вы, я? — Мари-Адель на миг вспомнила о муже, где-то там, в Бельгии. Ей представилось, что он лежит посреди равнины, глаза у него открыты, разбитая армия бежит, знамена захвачены неприятелем… Это было слишком страшно — нет, нет, скорее, во что бы то ни стало, забыть, забыться! А перед ней этот мужчина, точно манящая бездна…