Вот каким образом в ночь со вторника на среду зуавы очутились на шоссе, где проходили вперемежку французские и английские войска. Зуавы так настрадались в одиночестве, так боялись затеряться среди безлюдных пространств, где каждую минуту могли появиться боши, что относились ко всем путевым задержкам хладнокровно, а один зуав даже заявил: — Чем больше сумасшедших, тем веселее! — И всякий, кто прислушался бы к россказням, которыми делились друг с другом солдаты, набитые в грузовики как сельди в бочке, тот признал бы, что афоризм зуава вполне справедлив. Наши зуавы радовались, что они едут вместе с обозными, вместе с алжирскими стрелками из их дивизии, обвешанными медалями от плеча до плеча, такие молодцы видали виды! И кроме того — стрелки, значит, наши, своя семья! Они ухитрялись петь, хохотать и спать одновременно. Из-под брезента вырывалась та самая песенка, которую 9 мая играли в ресторане «Под аркадами», где ужинал Анри де Бреа с четою Дебре: «И вдруг — ух! В сердце моем — бух!» Кое у кого нашлись консервы. Порожние банки без стеснения перекидывали через головы шагавших в пыли людей. Какой это город мы сейчас проехали? Видел домики? Смех один! А крыши-то — решето, да и только! Да, котам здесь не разойтись!
Но позади них, в ночи, кишащей людьми и машинами, солдаты, осатаневшие от бесконечных остановок, соскакивали с грузовиков. На перекрестке, который зуавы проехали два часа тому назад, дивизионный санотряд Давэна де Сессак дошел до такого неистовства, что Партюрье побежал вперед, к машине главного врача. Необходимо что-то предпринять… А что предпринять, дружок? Когда двинемся, все само собой придет в норму.
Но пока что в колонне шли самые нелепые слухи, которым верили растерянные, задерганные люди. Генералы — сплошь бездарность, начальник медицинской службы уже давным-давно удрал, оставил нас на произвол судьбы, а вы, дураки, и поверили, помощи от него ждете… скоро мы все угодим в лапы фрицам — шоссе перерезано, сами видите. Шоссе-то, факт, перерезано! Нас прямо в пасть врагу гонят, выдают врагу.
Уже собирались маленькие группки в три-четыре человека и прыгали с дороги прямо в ров. Эй, Марсель, где ты там? Но Марсель не отвечал. Он уже шагал по полю, и рядом с ним шел капрал, срывая на ходу погоны. Другие пробирались стороной к соседней деревне. Сумасшедшие, куда же вы? Вы ведь не знаете, что происходит, где неприятель. Нарветесь на немецкие патрули, всех перебьют, возьмут в плен… — Ну и ладно! — крикнул какой-то верзила, исчезая в темноте. — Хватит с нас, по горло сыты!
Тогда Партюрье собрал своих ребят и вместе с этим небольшим отрядом стал переходить от машины к машине, говорил с солдатами, успокаивал их, объяснял обстановку. К ним присоединился и Фенестр. В сущности, солдаты просто большие дети. Потолкуешь с ними, они и успокоятся. Да, но ведь многие все-таки убежали! Дезертиры! Стыд Какой! Позор!
Наконец добрались до Байеля. Первые проблески зари, скользнув по дальней равнине, теперь мягко осветили поля, коснулись холодной и печальной листвы, осенявшей дорогу. Но тут снова пришлось остановить обоз, чтобы пропустить танки. Солдаты уперлись. Да пропади они пропадом, эти самые танки! Почему им такое предпочтение, почему не нам? Кое-кто пустил в ход кулаки, даже офицеры полезли в драку. Наконец танки прошли…
На перекрестке стоял автомобиль генерала Гревиля. Генерал отдавал приказы, послал санитаров и врачей очистить дорогу. Он слышал, как переговаривались в темноте солдаты: генералы-то все навострили лыжи, сейчас, небось, на пароходах катят или уже в Лондоне сидят! Поэтому-то Гревиль и остановился здесь на перекрестке, на виду у солдат. Личное присутствие убедительней любой речи. Но на душе у него было горько, ох, как горько: в такую ночь командир узнает больше, чем за все годы обучения в военной академии. Мы живем в мире мифов, верим в незыблемость прописных истин. Считаем, что обучили солдат, вымуштровали их. Воспитали. Развили в людях корпоративный дух… Какое великолепное изобретение этот самый корпоративный дух — с его исключительностью, традициями, соперничеством воинских частей. Во время маневров в Сиссоне, или позже, во время вступления в Бельгию, или когда кипел настоящий бой, а не парад, не военная игра, даже еще вчера, когда усталые солдаты шли на смерть, в них бился пульс дисциплины, безотказно действовали принятые условности. У каждого была своя песня, своя честь… Казалось, они повинуются нам. Но… достаточно оказалось одной такой ночи, как эта. Все вдруг расползлось по всем швам. И не только солдаты поддались. Командный состав тоже. Даже те, кто сражался доблестно. Например, драгуны; вот этот капитан, который равнодушно слушает и даже не пытается прекратить чудовищные речи солдат, ведь он же, он… на равнине под Бетюном с тремя танками… всего три дня тому назад, всего три дня! Железные люди, казалось. Ведь это о них Ланглуа говорил: «Вот она, настоящая голубая кровь!»