Ничего не скажешь: офицер знал местность, как свои пять пальцев. Велосипедисты покатили дальше, к площади Республики. Элуа надулся — из-за этих самых сербов. А вдруг город уже взят, что тогда будет? Но у Нестора на бульваре Сен-Венан имелся друг. У него приведем себя в порядок, побреемся. Этот дружок держал кафе. Ладно, до бульвара Сен-Венан недалеко. Вот и дом, но двери, увы, оказались заперты. Забарабанили в ставни. Ни звука. Никто даже не выглянул в окошко посмотреть, кто поднял такой шум. — Брось стучать, — сказал Нестор, — идем! Здесь еще есть один товарищ. — Ну и Нестор, не человек, а прямо адресный стол. Везде у него товарищи. Тот товарищ, к которому они направились, был из Республиканской ассоциации бывших фронтовиков. Жил он на том же бульваре, только чуть подальше, кажется, здесь… нет, подальше. По ремеслу ножовщик. Стой-ка, уж не здесь ли? Так и есть. «Торговля ножевыми изделиями». У дверей лавчонки стояла девочка. — Здесь живет Кордонье? Папа дома? — Девочка не ответила. Испугалась. Еще бы не испугаться — такие два оборванца подошли. Услышав голоса, из лавки вышла мать. — Да ведь это товарищ Платьо из РАБФ! — Девочка бросилась в дом, крича во все горло: — Папа, это товарищ Платьо из РАБФ. — Здесь их покормили, собрали кой-какую одежонку, старые штаны, рубашку. Элуа и Нестор побрились. На дорогу каждому дали по тридцать франков. Ну, счастливого пути!
Когда они добрались до Аррасской заставы, им преградило путь какое-то шествие. Друзья нырнули в первый попавшийся подъезд.
Во главе колонны ехал верхом французский генерал. Вокруг него офицеры, тоже конные. Без оружия. Сзади — колонна солдат, должно быть, несколько полков. Гнали их как скот. Колонну конвоировали немцы с винтовками. Сколько их тут? Двести, от силы двести пятьдесят… Войско покорно шло за своим пленным генералом.
Здесь на улицах было не так пусто. Люди пугливо выглядывали из окон. По Аррасской дороге шли только беженцы, возвращавшиеся в Лилль. Смертельно усталые люди, с бледными, изможденными лицами, с трудом тащили какие-то тюки, мешки. Везли ручные тележки. Немцы внимательно оглядывали проходивших, чтобы не пропустить с гражданским населением солдат. Потом снова беженцы, и еще, и еще.
— Хоть я и поел у твоего приятеля, а все-таки неплохо бы закусить, — заявил вдруг Элуа. Ну и обжора!
Поравнялись с фабрикой. Какой-то юноша из толпы беженцев, заметив Нестора, приветственно поднял сжатый кулак. — Гляди-ка, и он тоже тебя знает, с тобой не спрячешься! — Но немецкий солдат с винтовкой наперевес уже направился к ним. — Почему так? — Что должно было означать: почему юноша поднял кулак? — Проходи, проходи, — солдаты затолкали всех прохожих, в том числе и Нестора с Элуа, в пустой гараж. Человек сто, женщин тоже. Значит, не в кулаке тут дело. Втолкнули еще партию прохожих и заперли двери. Французам не полагалось смотреть. Вели пленных. Запрещено смотреть. Вели несколько часов подряд. Народ в гараже был не склонен к разговорам. Попрежнему ухали пушки. А вдруг они пленных до ночи будут вести? — Есть хочется, — сказал Элуа. — Но ведь ты поел. — Хватился, а сколько часов-то прошло, разве ты не голоден? — Голоден, — признался Нестор.
Наконец их выпустили. Пройдя несколько десятков шагов, они снова увидели толпу. Мальчишка, пробегавший мимо, радостно прокричал: «Хлеб выдают!» Но когда наши путники добрались до булочной, все уже продали. Люди расходились по домам, прижимая к груди драгоценные буханки. У опоздавших, должно быть, здорово вытянулись лица, потому что булочница их пожалела. — Ничего больше нет, — вздохнула она, — ничего не осталось. — Ну и свинство! Сорок два дня, уважаемая дамочка, голодные сидели. Бежали из Лоосской тюрьмы; мы политические.