В Гивельде Партюрье вдруг как подкошенный свалился прямо на дорогу, и его санитары до смерти напугались. Но страхи оказались напрасными: он просто спал. Вокруг выставили караул, чтобы начальника не раздавило случайно какой-нибудь английской машиной, хотя машин было очень мало. Произошло это недалеко от церкви. Жители городка бегали с ведрами и тушили грузовик, который англичане весьма неосмотрительно подожгли возле какого-то домика, и обитатели его в испуге высыпали на дорогу. И здесь поля, вся округа была захламлена всяким армейским добром — солдаты ходили прямо по сухарям, ели прямо из банок мясные консервы, подбирали с земли нераспечатанные письма, полковые канцелярские книги, спотыкались о кучи гранат и пулеметных лент, а кругом бродили целые орды бездомных псов, которые надрывно лаяли в ночи… Наконец стало известно, куда эвакуировать раненых: в Зюйдкооте оказался госпиталь. Да, необыкновенная выдалась ночь, таких ночей, пожалуй, еще и не бывало. Спали почти спокойно. Правда, все небо было разодрано воздушными боями, но наши самолеты гнали вражеские — подумать только! Санитары впервые видели подобное зрелище; рядом надоедливо, как шавки, лаяли зенитки. Спали так крепко, что редкие разрывы бомб никого не разбудили. Казалось, и утром ничем не подымешь людей. А потом утро, и привал в разрушенных домиках, вокруг которых настоящий потоп, с севера волнистая полоса дюн, а на горизонте, очень далеко, — зарево Дюнкерка… Да разве Дюнкерк горит? Наконец начались спешные сборы, но до шоссе добрались только к четырем часам дня.
Сейчас санитарный отряд шел вдоль Кошачьего канала, который с севера ограничивал затопляемую зону. Рауль посмотрел на освещенную солнцем картину запустения и сказал Прашу: — Понимаешь, Бастьен, всего этого можно было бы избежать. Понимаешь, они нас именно к этому и вели! Ведь в течение двадцати лет бросали деньги всяким ничтожествам! А сколько можно было сделать хорошего, полезного.
И Праш хмуро, как всегда, ответил: — Значит, тебе требовалось на край света забраться, чтобы понять, что к чему?
Весь отряд нервничал: над дорогой беспрерывно кружил самолет. Ну и наглец, шпионит, гад! То туда полетит, то обратно. У дороги стояла батарея зенитных орудий; они открыли огонь. Вдруг проклятая «куриная клетка» кувыркнулась вниз, объятая пламенем, и все дружно прокричали «ура!..» Болваны! Ведь это же наш французский самолет, первый французский самолет, который санитары увидели с начала войны, а наши зенитчики подбили его… На коротких привалах было еще хуже, людей охватывал истерический страх. Кругом гладкая, как ладонь, равнина, ни дерева, ни овражка — негде укрыться. Санитары устроились вдоль палисадников, только с той ли стороны спрятались, неизвестно. На море гулко ухали пушки. Говорят тебе, что это англичане. Как бы не так. Густой дым, окутавший Дюнкерк, куда направлялся санитарный отряд, не сулил ничего доброго. Жан заметил, что Алэн Морльер помрачнел, ни с кем не разговаривает. Жан старался его развлечь, но тщетно. — Да что с тобой, Алэн? — Отстань ты от меня! — Чудак, ей-богу…