Тут уж боцман посмотрел на них, как на сумасшедших. Так вот оно что! Значит, обманули? Сам военный губернатор Дюнкерка! А они-то размечтались! Их обманули, заведомо обманули, чтобы поднять дух. Обманули. Провели, как мальчишек. Адмирал… сволочь такая… Растерянность, горечь первых минут сменились яростью, бессильным гневом, возмущением. Они обходили товарищей и повторяли им новость, и каждый, услышав ее, в свою очередь разражался проклятиями…
Что такое с ними? думали моряки, спокойные, как их моряцкий труд, как прелесть этого вечереющего дня.
Манак бросился к Бланшару. Он задыхался. Ах, гады! Да чтоб я еще когда-нибудь в жизни поверил военным! Увидев офицера, стоящего рядом с Раулем, он замолчал; стиснул до боли зубы. Рауль выслушал его рассказ и только теперь понял, что означают взволнованные жесты Гроппара и бледность подошедшего к ним Жана де Монсэ.
Когда солдаты уразумели до конца и взвесили поистине чудовищный поступок командира, который обманул своих солдат и сыграл на их радости, доверчивости, решив, должно быть, про себя: пусть потом думают, что хотят, они будут уже далеко… те из них, кто уцелеет, будут уже далеко! Когда они до конца уразумели и оценили смысл этого преступного злоупотребления их доверием, этого поистине дьявольского коварства, не поддающиеся учету пагубные последствия этой лжи для двухсот тысяч, если не больше, французов, которым удастся выбраться из Дюнкерка… тогда капитан Кормейль сказал шоферу Манаку: — Я вполне понимаю, друг мой, ваше негодование, но ведь адмирал солгал не в качестве военачальника… он солгал, как человек, для которого нация не есть реальность, для которого народ — лишь орудие, а отдельные люди — пешки. Придет день, и будут военные, которым мы сможем верить всегда и во всем…
В эту субботу Фюльбер Дежан привез своих домой. Странное получилось возвращение: все жители вывесили над входными дверьми небольшие белые флаги. В предыдущую ночь была облава. Немцы искали в каждом доме сенегальских стрелков. Люди выскакивали на улицу кто в чем был — в исподнем, в ночных кофтах. Мадам Дежан потребовала, чтобы и над ее домом повесили на палке белое полотенце.
Беженцы собирались уходить. Ведь в Бельгии уже мир. Пора возвращаться по домам. Смотрите, как рексисты липнут к немцам. Прямо как банный лист к одному месту. Да еще доносят немцам, что у одного, мол, припрятано то-то, а у другого то-то. К Занту пришли тоже и заявили, что он прячет мотоцикл. И самое-то подлое, что привел немцев за машиной тот самый тип, который вчера чуть ли не в ногах у Занта валялся, умолял спрятать мотоцикл. Занту едва удалось отвертеться. Может быть, боясь доносов, люди и бросали в канал всякую всячину.
К счастью, не все оказались такими неблагодарными: жене Занта натащили черносливу, сухого горошку, овощей, лука — все, что сумели заблаговременно припрятать в повозках, в укромных уголках. А еще хныкали, что голодают!
Ну, ладно, после случая с мотоциклом Зант, у которого прошлой ночью во время обыска забрали все документы, решил, что так не годится. И отправился в мэрию. В мэрии уже восседал нацистский мэр. Ясно, он не принял Занта: не в приемные, мол, часы явился. Но Зант на мозоль себе наступить не позволит: он поднял такой крик, требуя обратно свои бумаги, что пришлось-таки мэру побеспокоиться и подписать документы.
В тот же самый день немцы инсценировали разграбление французами вокзала Лилль-Деливранс, что возле Ломма. Жителей Ломма, Ламберсара, Кантле, которым нечего было есть, пропустили в вокзал, а там были сложены кучи всякого добра. Но только у выхода стояли шеренгами немецкие солдаты с корзинами и складывали туда отобранную у несчастных их добычу. Понятно? Вермахт, дескать, грабежей не потерпит. Все очень скоро раскусили, что это у гитлеровцев просто такой трюк. Они проделали такую же штуку на пивоваренном заводе в Буа-Блан. Отворили двери и крикнули людям: «а ну, хватай!» Тем временем операторы крутили кинохронику «Из жизни обитателей Лилля», затем этих самых обитателей провели сквозь строй солдат, которые отбирали ящики с пивом, да еще подгоняли ударами прикладов в спину.
Пришлось идти отмечаться. Надо было похоронить трупы, а также убитых лошадей, убрать снаряды. На такие работы посылали людей в принудительном порядке, за это выдавали талоны на хлеб и на мясо. Правда, мясо — одна конина. К счастью, имелись консервы, и, потом, жители Лооса — искусные огородники. Но все равно, чувствуешь себя словно в тюрьме… Спасибо нашим воякам, оставили нас на попечение этих птичек. Возчик, остановившийся в доме Фюльбера, объяснял, что военным ничего не надо, кроме сражений, на людей им плевать. Только-де землю зря загромождают, вот они как про нас думают. — А ведь возчик-то не дурак, — сказал Ипполит, который зашел поздороваться к Жанне. Брат Жанны, его дружок, не вернулся. Он сбежал вместе с другими 18-го. А сын Занта продолжал свою пропаганду: — Правильно говорит возчик. Для этих господ народ не существует… Это ведь не такая армия, как в Советском Союзе. Да! Там оружие в руках народа, это совсем другое дело…