Тремя днями позже мальчик подслушал отцовский разговор с одним офицером, ввергший его в многодневное уныние и даже неверие. Отец рассказывал, что в раке лежали вовсе не мощи, а набитый соломой мешок, восковая голова и пустая банка из-под какао «Фликъ» после того случая отец совсем проигрался в карты и много пил. Он говорил, что ему не хватает цветущих яблонь, и потому он хочет бросить «вонючую Россию» и уехать на Дон в станицу Старочеркасскую к родне. Время лечит, и вскоре мальчик позабыл пережитую им трагедию. Через много лет, став иеромонахом и богословом, как многие церковные прогрессисты он считал поклонение мертвым телам праведников необязательным, так как в Евангелии ничего об этом не сказано, но допустимым для простого люда, «в теплоте сердечной и по неграмотности ищущего внешнего выражения своей веры». В те годы он был особенно близок во мнениях с непонятым гением, пьяницей, эксцентриком и хулиганом Василием Белоликовым — профессором, проповедующим радикально обновленное «новоэпохальное» христианство. Но его раздражало, что ученый муж, особенно приложившись к Бахусу, любил поганить монахов, даже матерным словом. Их пути разошлись, потом снова схлестнулись в Москве, в 23-ем на обновленческом соборе, где Павел Антонович держал речь от лица новой власти, а Белоликов экстравагантно издевался над тихоновцами. Тогда Павел Антонович пригласил профессора на очередное театральное разорение мощей, но Белоликов, как всегда, напился и не пришел.
Истинный ад настал, когда Павел Антонович сам возглавил «Комиссию по вскрытию и ликвидации останков тел, служащих предметом религиозного культа». Его отчеты были жестким, циничными и конкретными:
«21 сентября. Г. Суздаль. Присутствовали товарищи Н. Иванцова, Г. Рубятников и три попа из монастыря. Епископ Иона — толстый слой ваты, под ним кости человека — трухлявые. Череп сильно поврежден, без нижней челюсти, обложен холстиной…
2 марта. Г. Задонск. Присутствовали представители местной партячейки, попы числом до десяти, милиция, иностранные корреспонденты, толпа праздного народу около духсот человек. Епископ Тихон — крашеный в телесный цвет картон, руки и ноги сделаны из ваты, дамские чулки, вместо груди каркас из железа…»
Как зверь, разорвавший человека, переходит только на человечину, как убийца, один раз отнявший жизнь, более не страшится ее отнимать, так и Павел Антонович, вытряхивая из рак и мощевиков народные святыни, испытывал азарт. Он чувствовал, что помогает людям узнать правду, освобождает их от средневекового сознания, подталкивает к эволюционированию. Он больше не он — мощная рука прогресса, протянутая в земляную яму суеверного мистицизма, чтобы спасти угнетенных тьмой! Ведь и Христос бичом выгонял торгующих из храма! «Сколько народных трудовых копеек, — думал Павел Антонович, — пошло в поповский карман от продажи „целебного“ масла из лампадок над мощами святых, свечек для подсвечников у их рак, сколько паломников, жаждущих исцеления от мертвых костей, бросали последние сбережения в позолоченные церковные кружки…»
Так он думал, пока не поучаствовал в качестве понятого во вскрытии одной могилы. Там была не святая, а обычная девочка четырнадцати лет, изнасилованная и убитая еще в восемнадцатом году эсером. Эсер этот еще проходил как участник контрреволюционного восстания в Выборге. Его пытали, и он, не выдержав гвоздей под ногтями, заложил всех, кого мог, виновных и невиновных, в том числе признался в давнем убийстве девочки. Когда ее подняли из земли, Павел Антонович чуть не лишился чувств: худосочное маленькое тело не то что не истлело, но даже не утеряло розовости, свойственной живым, хотя пролежало в земле пять лет и было совершенно холодным. Павла Антоновича вырвало. Ему казалось, что вся его одежда и сам он имеют характерный гнилостный запах костей. Он поливал себя одеколоном, тер кожу до красна жесткой мочалкой в бане, но привонь не исчезала…