Жоан улыбнулся:
— Вы на своем опыте знаете, что иной раз лучше захлебнуться, чем барахтаться, испытывая постоянную вину. Застрелиться не так просто, как кажется. Я обмочился, когда мне в руки сунули пистолет.
— Н-да, — согласилась Эшли, — беря на себя вину за смерть родителей, я думала в корне изменить свое бледное существование, но вернулась туда, откуда бежала — в пустоту. Знаешь, мне кажется, что пустота, как гермафродит — немножко девочка и немножко мальчик, она вход, она же и выход.
— Я старался вообще не высовывать носа за ворота миссии, — продолжил Жоан, — отсиживался в своей комнатушке, иногда служил мессу.
— Кто же ходил в вашу церковь? — спросил я
— Ра-а-а-азные люди, — напряженно сморщив лоб, протянул Жоан, — креолы, ливанцы, потомки португальцев, смешанные с черными, были и белые рисковые парни, оторванные экстремалы, готовые ради алмазов подставить свою задницу. Фритаун — это подхвостье сатаны, у меня нет другого сравнения. Как-то в нашу церковь ворвались люди Санакоха и мачетами изрули одного бельгийца, недавно откопавшего мутную стекляшку величиной с ноготь. Я и мои прихожане лежали на полу под дулами автоматов, а они играли головой несчастного в футбол, пока она не треснула, ударившись о стенку.
— Жесть! — поежилась Эшли.
— Конечно, в нашу миссию приходили только самые отчаянные: бездомные, больные, увечные, — на лбу Жоана заблестели капли пота, — они говорили, что духи перестали их слышать, что они боятся зомби из Порро, что Национальный фронт воюет не с капиталистами, а с крестьянами. Я говорил им, что Христос — это свобода, жизнь, но они не понимали моего сытого католического Христа, потому что жизнь для них была синонимом страданий и зла…
— Почему ты оттуда не слинял? — спросила Эшли — какого хрена было терпеть все это?
— Я не мог сбежать, — с болью в голосе ответил Жоан, — я решил себя наказать. Я думал, что Африка исцелит меня, рассосет ороговевший желвак в моем мозгу по имени Джакомо.
— Исцелила?
— Да! Еще как! Помню двенадцатое ноября. В комнату ворвались какие-то люди, окрутили мою шею гарротой, вывели на улицу и затолкали в разбитый, воняющий марихуаной джип. Кроме меня… — Жоан замотал головой, — извините, мне тяжело рассказывать, — француз растер слезы по лицу, лег на пол и отвернулся к стене. По его трясущимся плечам было видно, что он пытается задушить рыдание.
— Прекрати! — твердо сказала Эшли, — все мы здесь не просто так. Гребаные сутки ты выуживал из меня правду, а сам…
Жоан конвульсивно изогнулся, как будто его ударили током, перевернулся и, приподнявшись на локте, посмотрел на нас испуганными пустыми глазами, а затем снова лег, глядя в одну точку.
— Со мной были еще две монахини, — хрипло произнес он, не обращая внимания на обильную слюну, сочащуюся на пол из его полуоткрытого дрожащего рта, — да… сестра Марта… старуха и… Анна, ей не было еще восемнадцати.
Полежав с минуту, Жоан, по-видимому, сделав невероятное усилие над собой, оторвался от пола и сел. Он, отдуваясь, помотал головой, растер лужицу слюны каблуком туфля, вытер рот рукавом и продолжил:
— Нас мчали по мертвым улицам Фритауна в сторону Хейстингса, где наши похитители на минуту остановились купить марихуаны. Потом нас повезли в саванну, в непроглядную ночь. Машина неслась по камням и ухабам, мы бились головами о железный потолок и голые каркасы сидений. Один раз джип так дернуло, что я не удержался и сильно ударился головой о голую прыщавую спину сидящего впереди меня повстанца. Он скривился от боли, повернулся, схватил меня за волосы и сунул мне в рот дуло карабина, распоров острой мушкой небо… Под утро мы приехали в лагерь Национального фронта. Нас заперли в деревянной хибаре с матрацами, покрытыми желто-зелеными пятнами засохшей блевотины, и мухами, слетевшимися на вонь дохлой змеи, которую мы сначала приняли за веревку. Часа через два нас вывели и потащили к большому раскидистому баобабу, под которым стоял стол. За столом сидел человек в черных очках и военной форме, увешенный значками и медалями чуть ли не всех армий мира. Он представился нам подполковником Че Гиварой Кармоно и сказал, что Ватикан должен заплатить за нас выкуп. Он закурил сигару, сделал несколько глотков кофе и, вальяжно развалившись на стуле, с интересом посмотрел на монахинь.
— Духи очень не довольны, — сказал подполковник на языке крио, — они против вашего Христа. Вы насильно заставляли наш народ верить в империалистического бога… — Кармоно сплюнул в нашу сторону и обнажил желтые лошадиные зубы — у меня здесь триста парней, которые будут не против поразвлечься с монашками… Посмотрите наверх, — мы подняли головы и увидели сотни отрубленных человеческих конечностей, пригвожденных к толстым ветвям баобаба. Зрелище было жутким. Оцепенение притупило наше чувство страха и боли. Кармоно допил кофе, лениво потянулся и, зевая, сказал: