— Добрый день, мисс Годбай! — сказал Акройд. — Это мисс Мюрел Годбай, — продолжил он, развернувшись к Дэлглишу. — Она отвечает за прием посетителей и за всеми нами приглядывает. А это мой друг, мистер Дэлглиш. Он должен платить?
— Конечно, должен! — вмешался Дэлглиш.
Мисс Годбай взглянула на него. Адам увидел массивное, с нездоровым цветом кожи лицо и удивительные глаза, смотрящие сквозь узкие очки в роговой оправе: зелено-желтые зрачки, с ярким центром и темной окантовкой. Густые прямые волосы (что-то среднее между насыщенным красно-коричневым и золотым) были зачесаны набок и заколоты сзади черепаховой заколкой. Рот — маленький, волевой. Зато дряблый, мясистый подбородок сбивал с толку. Какого она возраста? Судя по всему, ей было сорок с небольшим. Хоть мисс Годбай и улыбнулась Акройду, она при этом лишь разжала губы, что придало женщине настороженный и немного зловещий вид. На ней были костюм из тонкой голубой шерсти и жемчужное ожерелье. Она напоминала девицу, впервые вывезенную в свет, — как на некоторых английских фотографиях, публиковавшихся в давних выпусках «Кантри лайф». Дэлглиш подумал, не намеренно ли она так оделась — чтобы соответствовать десятилетиям, которым посвящен музей? Девического или наивно-привлекательного в мисс Годбай не было решительно ничего.
Вставленное в рамку объявление сообщало, что плата за вход составляет: для взрослых — пять фунтов, для пенсионеров и студентов — три с полтиной, а для детей до десяти лет и для получающих пособие по безработице вход свободный. Дэлглиш протянул десять фунтов и вместе со сдачей получил круглую синюю наклейку. Акройд, получив такую же, запротестовал:
— Мы и в самом деле должны их носить? Я «друг», я записан!
— У нас новая система, мистер Акройд. — Мисс Годбай твердо стояла на своем. — Синие для мужчин, розовые для женщин и зеленые для детей. Это простой способ соотнести сборы с количеством посетителей и сделать доступной информацию о людях, которых мы обслуживаем. И естественно, служащие сразу могут определить, не прошел ли кто бесплатно…
Приятели отошли в сторону.
— Мисс Годбай знает свое дело и немало способствовала наведению здесь порядка, но ей, к сожалению, не хватает чувства меры. А сейчас ты можешь видеть что где. В первой комнате слева — картинная галерея, в следующей — спорт и развлечения, третья комната посвящена истории. По правой стороне — одежда, театр и кинематограф. Библиотека и Комната убийств этажом выше. Тебе наверняка захочется посмотреть картины, библиотеку, а может быть, и остальные комнаты. Я бы предпочел пойти с тобой, однако мне надо работать. Лучше начнем с Комнаты убийств.
Игнорируя лифт, бодро, в своей обычной манере, Акройд начал подниматься по лестнице. Дэлглиш последовал за ним, зная, что Мюрел Годбай уставилась в стол, будто размышляя: достаточно ли посетители безобидны, чтобы оставлять их без сопровождения? Они уже дошли до Комнаты убийств, располагающейся в восточной части дома, в его глубине, когда наверху открылась дверь. Послышались сердитые голоса, которые сразу затихли, и на лестницу торопливо вышел мужчина. Он немного замешкался, когда увидел Дэлглиша с Акройдом, затем, будто узнав их, поклонился и кинулся вниз по лестнице. Дэлглиш успел заметить густые непослушные волосы и сердитые глаза на пылающем лице. Плащ мужчины шумел, словно разделяя бешенство хозяина. Следом в дверном проеме появился еще один человек. Неожиданные посетители его не удивили. Он обратился непосредственно к Акройду:
— Зачем он нужен, музей этот? Невил Дюпейн только что задал мне такой вопрос. Зачем он нужен? Я начинаю сомневаться в том, что он сын своего отца, хотя… бедная Маделин своей целомудренностью нагоняла скуку. Для таких шалостей ей не хватало жизнерадостности. Приятно вас снова здесь видеть. — Мужчина посмотрел на Дэлглиша. — Кто это?
Вопрос мог прозвучать оскорбительно, однако в голосе слышались замешательство и интерес человека, стоящего перед новым, весьма интересным приобретением.
— Добрый день, Джеймс, — сказал Акройд. — Это мой друг, Адам Дэлглиш. Адам, познакомься, это Джеймс Калдер-Хейл, хранитель и гениальный кормчий музея Дюпейна.
Калдер-Хейл был высоким, худым, почти истощенным, с длинным костистым лицом и большим, тщательно вылепленным ртом. Золотистые, начинающие седеть волосы упали на высокий лоб; в них там и тут мелькали белые пряди. Все вместе придавало ему некоторую театральность. Из-под резко очерченных, будто выщипанных бровей сверкали умные глаза, придающие силу лицу, которое иначе казалось бы нежным. Дэлглиша не ввела в заблуждение хрупкая оболочка: ему не единожды доводилось встречать волевых, не склонных рассуждать людей с таким вот выражением на лице — витающего в облаках умника. На Калдер-Хейле были узкие мятые брюки, полосатая рубашка, бледно-голубой широкий галстук со свободным узлом, клетчатые домашние тапочки и длинная серая кофта, доходящая почти до колен. Его гнев, раздражение и резкий фальцет показались Дэлглишу напускными.
— Адам Дэлглиш? Слышал о вас.
Это прозвучало как обвинение.
— «Повод для ответа и другие стихи».[6] Современную поэзию я почти не читаю, имея немодную нынче склонность к ритму и рифме, но у вас хотя бы не проза, которую расположили на странице в виде стихов. Насколько я понимаю, Мюрел знает, что вы здесь?
— Я расписался, — сказал Акройд. — И взгляните на наши маленькие наклейки.
— И правда! Дурацкий вопрос. Без этой штуки даже вы, Акройд, не прошли бы дальше холла. Женщина-диктатор. При этом дельная и, прямо скажем, незаменимая. Извините за недавнюю вспышку. Я редко выхожу из себя. И при общении с любым из Дюпейнов это пустая трата сил. Ладно, ведь вы здесь с какой-то целью — не позволяйте мне отвлекать вас.
Он собрался уйти. Судя по всему, за дверью был его офис.
— Что вы ответили Невилу Дюпейну? — крикнул Акройд ему вслед. — Зачем нужен музей?
Калдер-Хейл помедлил.
— Я не сказал ему ничего нового. Музей Дюпейна, как и любой другой уважаемый музей, обеспечивает хранение, запись и демонстрацию всего, что относится к прошлому и представляет интерес как для ученых, так и для просто интересующихся. Невил Дюпейн, кажется, решил, что музей должен приносить определенную пользу обществу или выполнять некую миссию. Чудеса! Рад встрече с вами, — сказал он Акройду. — И с вами, конечно, — кивнул Калдер-Хейл Дэлглишу. — В картинной галерее пополнение, которое может представлять интерес. Маленькая, но приятная акварель Роджера Фрая, завещанная музею одним из постоянных посетителей. Будем надеяться, нам удастся ее сохранить.
— Что вы хотите этим сказать, Джеймс? — спросил Акройд.
— А, вы же не знаете. Будущее этого места под вопросом. Нынешний договор об аренде истекает в следующем месяце, заключение нового уже обсуждалось. Старик написал странное завещание, по которому музей переходит в так называемую семейную доверительную собственность. Насколько я понял, музей сохранится только в том случае, если договор подпишут все трое его детей. Закрытие музея будет трагедией, и я не располагаю полномочиями, которые позволили бы ее предотвратить. Я не являюсь доверенным лицом.
Не сказав больше ни слова, Калдер-Хейл повернулся, зашел в свой офис и плотно закрыл за собой дверь.
— Для него это, наверное, и в самом деле будет трагедией, — сказал Акройд. — Он работает здесь с тех пор, как уволился с дипломатической службы. Само собой, бесплатно, хотя в его распоряжении офис, а также он проводит экскурсии для избранных. Его отец и Макс Дюпейн дружили с университетских времен. Старик считал музей своей утехой. Такое нередко случается с владельцами подобных учреждений. Посетители его не то чтобы раздражали — некоторым из них здесь были очень рады, — просто Макс Дюпейн считал, что один настоящий исследователь стоит пятидесяти случайных гостей. И действовал в соответствии со своими взглядами. Если вы не знаете, что это за музей, когда он открывается, когда закрывается, — значит, вам и не нужно этого знать. Избыток информации привлечет прохожих, желающих переждать дождь и надеющихся на эти полчаса чем-нибудь занять детей.