— Да, Сергей?
11
Вадим
Мы приехали на дачу пару часов назад. На свой участок я даже не совался. Как зашел к Марине без приглашения, так и торчу на веранде.
После ночного ливня двухдневной давности земля еще сырая, так что поливать ничего не надо. Зато дали свет, Марина даже радио включила.
У нее на веранде, под крышей, подвешены две доисторические колонки “Электроника”. Я сначала решил, что это такая акустика в стиле ретро. Ну, знаете, сейчас модно иметь стилизованные под прошлый век виниловые проигрыватели и деревянные радиоприемники, но, оказалось, что у моей соседки работает трушная советская хай-фай система.
— Неплохой звук. Они и зимой тут висят? — удивляюсь я, рассматривая колонки в корпусе из ДСП с темным шпоном.
— Конечно.
Мы сидим на диване. Вернее, Марина сидит, а я лежу, устроив голову у нее на коленях. Над крышей веранды медленно плывут белые кучевые облака. Марина снова кому-то строчит в телефоне. Я кошусь, чтобы подглядеть, но девушка отворачивает телефон, а потом и вовсе его блокирует.
— А я думал, это прикол, что в Союзе все неубиваемое, — говорю как ни в чем не бывало.
— Кроме самого Союза, — замечает Марина. — Я родилась восьмого декабря девяносто первого.
— Ммм. И? — хлопаю глазами, глядя на нее снизу вверх.
— Беловежская пуща, ну? — передразнивая меня, часто моргает она.
— Что-то знакомое, — дурачусь, сообразив, к чему Марина ведет. Она закатывает глаза, а я улыбаюсь. — Да понял я. Ельцин пропил страну.
Усмехаюсь, наткнувшись на удивленный взгляд в стиле “неплохо для поколения ЕГЭ”, умалчивая о том, что только что процитировал моего деда, который не переваривает Ельцина.
И потом, я же говорил, моя мать – учитель истории. Поэтому, если кто-то начнет ругать Ельцина, Сталина или Бориса Годунова, я всегда смогу поддержать беседу.
Из динамиков льются звуки трека Дэвида Гетта, и я снова не могу не отметить, что бывший Маринин муж – тот еще Кулибин. Руки у него явно не из жопы растут.
А потом мне звонит мама, и я жестом прошу Марину убавить громкость. Она направляет пульт на “голову” от музыкального центра, к которому подключены колонки, и я принимаю вызов.
— Да, мам?
— Вадик, ты куда опять пропал?
Я смотрю на притихшую надо мной Марину.
— Да я у Ромки ночевал, — вру, почесывая кончик носа. — Мы засиделись… Я же тебе вчера написал, что не приду ночевать.
— Я видела, — сухо произносит мама.
— Я на даче, так что не ждите сегодня.
— Опять? И что там делать?
— Ну как что? — я поворачиваю шею и трусь щекой о грудь Марины. — То то… то это.
Прикрыв ладонью рот, Марина беззвучно хихикает. Ее грудь трясется и вибрирует.
— Придумали мне тоже какую-то дачу! — сердится мама. — Когда вернешься?
— Не знаю. Тут… хорошо. Природа. Свежий воздух. Птички поют.
Мама недовольно хмыкает, а затем начинает говорить о том, что хочет обсудить со мной мое трудоустройство и дальнейшие планы на жизнь. Потому что, цитирую: “Пора завязывать с играми, Вадик”.
Я молча выслушиваю ее предложение, которое больше звучит, как уже нечто решенное и утвержденное. Не хочу ругаться с ней по телефону. Вообще не хочу с ней ругаться. Я хороший сын, и потом миролюбие – моя жизненная позиция.
Блин. Насколько же проще казалась жизнь, когда я учился в универе. А теперь все ждут, что я открою новую страницу, найду работу и все такое.
И никого не колышет, чего же хочу я сам.
— Мама. Волнуется, — говорю Марине, блокируя телефон.
— Мамы всегда волнуются, — замечает она, перебирая пальцами мои волосы. Я прикрываю глаза – так приятно. — Значит ты у друга ночевал?
— Да уж… — я издаю смешок. Чувствую себя глупым школьником.
— У тебя такая строгая мама? — допытывается Марина.
— Нет, она не строгая, просто я единственный ребенок в семье… — я вздыхаю. — Хотя уже давно и не ребенок.
— А у меня очень строгая мама, — неожиданно признается она. — Хотя и я уже давно не ребенок.
— И в чем это выражается?
— Запреты.