Выбравшись обратно на дорожку, Игорь задумался. Кирилл был одет в тёмно-зелёную куртку и чёрную шапку — то есть ровно в такую одежду, в которую одевают своих подрастающих чад девяносто процентов серьёзных родителей. Какие же дураки! Игорь сейчас созерцал, по меньшей мере, полдюжины тёмных шапок. Все куда-то брели, разными дорогами, но в одном направлении. Далеко впереди, между киосками, мелькало несколько фигур цепляющихся друг другу за куртки на манер паровозика или змейки — ноги они переставляли с пугающей синхронностью. Игорь шарахнулся от какой-то девочки, нижняя губа которой лоскутами свисала на подбородок — кажется, это не доставляло ей никаких ощутимых неудобств, — побежал вперёд, заглядывая в лицо каждого, кто встречался на пути, потом назад: Кирилл вряд ли успел уйти далеко, и может, даже ждал папку, нарезая круги вокруг какого-нибудь дерева. Кое-кто действительно так делал: вокруг иного ствола образовались чёткие, идеально круглые тропинки, и некоторые дети, завидя такое чудо, вдруг меняли направление (но не меняли выражение лица), чтобы добавить десяток своих следов. Потом, как бельчонок, обнаруживший, что его дерево отнюдь не единственное, переходили к соседнему и нарезали круги уже вокруг него. Постепенно восьмёрки замыкались в цепочки, которые грозили соединить в единое целое весь парк — если конечно снег не застелет всё это своим покрывалом. Игорь начал думать о старинных ритуалах, которые частенько показывали в фильмах по Стивену Кингу, но быстро решил, что спокойнее будет не заморачиваться, а полностью сосредоточиться на поисках сына.
Он начал продвигаться к центру парка, и возле неработающего фонтана увидел как ручейки детей, стекаясь сюда, превращались в речку. Бордюр фонтана служил как будто звёздочкой, вокруг которой наматывалась цепь, и каждым звеном цепи было ребёнок. Они обходили кругом, почтительно и молчаливо, как паломники, как ирландские призраки, что лунной ночью кружатся вокруг места захоронения, и текли дальше. В уши как будто набили ваты. Умом Игорь понимал — это всё снег, если бы не он, были бы слышны все эти шаги, и шарканья, и прочее. Зато в голове почти явственно был слышен голос: — «тебя не должно тут быть. Ты здесь лишний. Уходи».
И он, развернувшись, побежал. Выскочил за ограду, упёршись ладонями в колени, кашлял и плевался. Сгущалась темнота, в парке стали видны фонари. Не то чтобы они только что зажглись — скорее всего, горели весь день, но стали заметны только сейчас. Они мерцали в волнах снега, будто маяки посреди бури.
Нелегко признавать своё поражение перед сборищем детей, но Игорь был готов сделать это с радостью. Кем бы они ни были… кем бы они ни стали… вряд ли они принадлежат миру людей в том его понимании, к которому все мы привыкли. И вряд ли остаётся какой-то смысл их задерживать.
С этой мыслью Игорь отправился домой. Остаётся объяснить это жене — а вот это уже задача совершенно другого порядка.
Глава 4
Встречи
На третий день телевидение пропало совсем — будто схлопнулось от стыда оттого, что в кои то веки не может решить проблемы на него возлагающиеся. Лёжа на диване и разглядывая бороздки на потолке, Игорь думал: очнутся ли теперь люди от своего цифрового сна? Выйдут ли на улицу? Перед глазами всё ещё стояли пустынные дворы и редкие следы на заснеженных тротуарах, каждый из которых смотрелся как истаивающий след верблюда между грудей великой пустыни цвета жжённого сахара. Город-миллионник вымер.
Снегопад не прекращался второй день, и не похоже было, что он прекратится в ближайшее время. Ленка была в комнате Кирилла. То ли спала, то ли просто лежала, отвернувшись к стенке. Она перебралась туда, как только Игорь вернулся с дурными известиями. Вряд ли стоит говорить о тех выражениях, которыми она высказывала всё, что думает о муже. Игорь же не мог отделаться от воспоминаний. Взрослых людей он всё-таки увидел. Двадцать минут назад он стоял в очереди, состоящей из хмурых стариков и старух. Она выстроилась к «газику», с которого продавали хлеб и ещё кое-какую снедь. Странно, что никто не кричал и не ссорился, как то привычно было видеть в архивных съёмках начала девяностых. Хлеб продавали только по две буханки в одни руки, муку — только по одной пачке, но спор по этому поводу вёлся вяло, и звучал как будто из старого магнитофона, убавленного на минимум. Через сорок минут, еле передвигая замёрзшими ногами, Игорь добрался до импровизированного прилавка и получил своё — два мёрзлых «кирпичика» хлеба по тридцать пять рублей.