— Кто это? — спросил Игорь, не вынимая вилку изо рта. — Мать?
— Нянька. Соседка. Её попросили присмотреть за ребёнком.
— А куда, интересно, делись родители? — спросил Игорь.
Возмущение в голосе было настолько искренним, что Ленка взглянула на него с удивлением.
— Откуда я знаю? Может, думали как добыть средства к существованию. Кто-то, знаешь ли, сейчас этим озабочен.
— Куда он его понёс?
Ленка показала на описание видео, заголовок которого гласил: «Подросток похищает младенца».
— Никто не знает. Его пока не смогли найти. Но подобных видео сотни. Тысячи. Я просматривала их одно за одним, пока не наткнулась на Кирилла. На них всех примерно одно и то же — дети постарше — с подростками они, конечно, загнули, Кирюхе всего-то восемь, — молча берут на руки младенцев и тех, кто не может ходить самостоятельно, и уносят. Ни слова не говоря. Если их хотят остановить, то пытаются снова и снова с тупым упорством. Там есть такое… какой-то озверевший отец проломил незнакомому ребёнку голову. В комментариях пишут, что он потом повесился.
— Тебе нельзя такое смотреть.
— Однако я смотрела. А ещё, гляди-ка, есть такие кадры.
Она пощёлкала по вкладкам браузера и продемонстрировала Игорю нечто, отчего у него в животе вдруг начали копошиться пауки.
— Это началось со вчерашнего вечера, почти повсеместно и одновременно. Они стучатся, звонят в двери, влезают в окна первого этажа или забираются по пожарной лестнице. Смотри. Это частный дом, не в Самаре, нет — где-то во Владивостоке. Фотографии вчерашние. У мужика дома двое младенцев-близнецов, и забаррикадировался он достаточно основательно.
Фотограф стоял за баррикадами из перевёрнутого дивана, стола и стульев. В кадре — широкие окна гостиной, а за ними, утопая по колено в снегу, стояли дети примерно Кирюхиного возраста и чуть помладше. Шесть, нет, восемь детей, пол которых определить было сложно из-за одинакового выражения на лицах — выражения холодного, застывшего восторга, которым, бывает, грешат изготовители некоторого реквизита для витрин магазинов одежды. Манекены там выглядят так, как будто открыли для себя платье, которое хотят носить всю жизнь. На каждом из этих детей могло стоять клеймо «made in china», и Игорь бы тому не удивился. Кажется, стёкла прогибались от давления ладоней, а кое-где щёк и носов.
Следующий кадр демонстрировал детей уже внутри — они пробирались через разбитые окна и семенили к баррикадам, словно бросившиеся на врага солдаты-смертники. В изодранной одежде, с оставленными стеклом алыми полосами на открытых участках тела. У кого-то насквозь рассекло щёку.
Лена пролистала ещё несколько картинок — будучи из разных источников, они демонстрировали нечто примерно одинаковое — как будто каждый дверной глазок, каждое окно поменяло свой жанр на «фильм ужасов». Везде были одни и те же лица, словно говорящие: «время вечного счастья наступило! И я могу стоять здесь и ждать вечно. Я не боюсь ни холода, ни голода, ни твоих палок, газовых пистолетов и ножей. А ты — ты можешь сидеть там вечно?»
Где-то, кажется, в Питере сумели отследить детей до их убежища. Это оказалось несложно — учитывая, что стекались они в старинную пожарную часть со всего Васильевского острова, а на Васильевском острове, конечно, хватает любопытных глаз. Коричневое, обветшалое здание напоминало сочную внутренность хвойного дерева. Плоскую, обнесённую ржавой оградой макушку колокольни облюбовали вороны. Там не было никакого снега — в Питере лил дождь, и мокрые, нахохлившиеся птицы казались на фотографиях неприятными клочками сажи.
Здание было заброшено. Вместо стёкол кое-где темнели картонки или листы фанеры. Местные называли «пожарку» гнездом и предлагали установить круглосуточную слежку, зачистить, держаться оттуда подальше, натравить полицию, детских психологов, и прочая, и прочая. Но каланча, похожая на грозящий небесам перст, реяла над ними по-прежнему непреступная.