Тогда он начал выбираться под солнце… под настоящее солнце, то, которое Кирилл чувствовал, есть впереди. Проделал в коробке одну дыру, другую, и вылез… да, он ушёл из дома. «Эта смешная штука, в которой вы чувствуете себя спокойно, больше не была моим домом», — обретя вдруг красноречие, сказал Кирилл. Он чувствовал, что должен воссоединиться с остальными. Он знал, что есть ещё многие и многие открытые души, с которыми нам достаточно просто быть рядом, чтобы испытать… Господи, какое мелкое слово! Не удивительно, что люди всё время ссорятся и воюют, как можно в этом варварском языке отыскать что-то хоть мало-мальски годное к использованию? — испытать притяжение душ.
— Но почему ты не отвечал, когда мы к тебе обращались? — спросил Игорь.
— В мире не стало слов, которые… которые могли иметь хоть какое-то значение, — ответил Кирилл. — Это как если бы горы вдруг стали меньше Я-меня, и вся планета стала меньше Я-меня, а вы бы так и остались у моих ног, словно песчинки. Разве я мог бы рассказать, что вижу за краем вселенной?
Ленка начала оживать. Стекая по груди Игоря, она шепнула:
— Это наш сын. У него всегда хватало фантазии на такие метафоры.
Кирилл, посмотрев на них строго и как будто бы с бесконечным терпением, продолжил рассказ. Он нашёл других, таких же. Это было несложно. Они чувствовали друг друга и шли друг на друга, как на свет. У каждого из них, у любой девочки и у любого мальчика, было теперь по кусочку чего-то великого в голове.
— А как же тот младенец, которого ты похитил? Нам с твоей матерью из-за него чуть головы не отстрелили.
— Шшшш, — сказала Лена, сжимая в кулаке край воротника Игоревого пальто. Приподняв голову, она внимательно слушала.
— Слышащий первым… прежде, чем перейти к первослышащим, к мышатам, нужно сказать ещё вещи. Это есть… чистота того, что все мы имели. Дети постарше, как твой Я-Кирилл, могли разглядеть текстуру и постараться посмотреть, что внутри, — он помедлил, и сказал с неожиданной грустью, почти нормальным голосом. — Но кусочки, которые достались нам, всё-таки были слишком мутные. Это как оплавленное стекло… малыши, слышащие первыми, владели чистым стеклом. Чем младше мышонок, тем чище стекло в его голове. Мы — слышать и различать Голос. Младенцы — понимать всё, от первой буквы до конца времён.
Игорь попытался собрать весь доступный ему скепсис.
— Младенцы ещё не понимают речи…
— Это не на человеческом языке. Голос — есть образы, символы. Чистое знание.
— И как же они вам всё это рассказали?
Кирилл совершенно человеческим движением пожал плечами.
— Достаточно просто быть недалеко.
— И вы всё понимали?
— Мы чувствовали притяжение. Как два разнополюсных магнита. С той стороны притяжение было сильнее. Как птицы к югу. Как трава к солнцу.
Игорь вдруг сдавил пальцы жены так, что она вскрикнула. Ему пришёл в голову паренёк на костылях, что стоял с мамой на трамвайной остановке. Он сказал тогда: «Как будто помехи и сломанное радио». И ещё тот, с хурмой — он сказал: «Заткнись».
— Значит, если, допустим, вспомнить подростков и ребят постарше…
— Осколок в недалеко-от-границы-во-взрослость слишком мутный. Никто не понимал, что это драгоценность. Оно и не было. Просто пыльный камень. И он сидел у них в голове, мешая думать.
— Они ничего не слышали?
— Того, что слышали мы, нет, — лоб Кирилла отливал гипсовым оттенком. — Они слышали только шум. Он сводил их с ума. Они ничего не понимали, как щенки, которых скинули с самолёта. Их мир застыл между детством, которое чистый лист и набор красок; и взрослостью, на которой уже всё написано и вряд ли что-то возможно поменять.
— А мы, по-твоему, просто-напросто ничего не слышим? — грубо сказал Игорь.
— Твои корни так глубоко, что небо просто не может тебя волновать. Что бы с них не звучало, вы, большие, всё принимаете на счёт звучащего где-то радио. Он, наверное, тоже что-нибудь говорит в вашей голове, но вы не слышите.
Игорь подумал о снах, которые, будто огромный чёрный насос, закачивал ему в голову торговый зал.
— Почему они кончали с собой? Я всё-таки не понимаю. Вспомнить Михалыча, его дочка — не ребёнок, а золото. В школе отлично училась, книжки там читала…
— Голос слишком… слишком… что, когда падает на ногу, больно?
— Тяжёлый.
Кирилл кивнул.
— Маленькие слышащие могут его в себя вместить. Большие — нет.
Игорь помолчал, раздумывая. Кирилл смотрел на них как игрушка, в которой кончился завод. Блестящая рождественская игрушка. По подземной парковке бродило эхо. Где-то с криками носились птицы.