Выбрать главу

«Калгановая», «Зверобой».

Шампанское из Артемовска,

Ростова,

Тбилиси,

Баку

пройдут,

присоседясь для тонуса

к армянскому коньяку.

Все цинандали и рислинги,

что-то крича от души,

промаршируют, кисленькие

на опохмел хороши.

Нельзя сказать, что изысканный,

но в общем-то право мил,

в обнимочку ром египетский

пройдется с «Либфраумилх».

Портвейны, для печени пагубные,

пройдут — все в медалях сплошь,

и вина фруктово-ягодные

из старых штиблет и галош.

Пристроятся за колоннами,

заканчивая парад,

флакончики одеколонные

и даже денатурат.

Какие печень и почки!

Какой мочевой пузырь!

Вот мужество одиночки.

Вот истинный богатырь.

Но если б хотели вы записи

всех мыслей его собрать —

особый он гомо сапиенс.

Была бы ненужной тетрадь.

Хватило б наклейки с пива,

и та бы просторной была.

Пишите, товарищ Пимен:

«Шайбу!»

И все дела.

1974

ИНФАНТИЛИЗМ

Мальчик-лгальчик,

подлипала,

 мальчик-спальчик с кем попало,

выпивальчик,

жральчик,

хват,

мальчик,

ты душою с пальчик,

хоть и ростом дылдоват.

Надувальчик,

продавальчик,

добывальчик,

пробивальчик,

беспечальник,

хамом хам,

ты, быть может, убивальчик

в перспективе где-то там.

Неужели,

сверхнахальчик,

книг хороших нечитальчик,

если надо —

то кричальчик,

если надо —

то молчальчик,

трусоват,

как все скоты,

ты еще непонимальчик,

что уже не мальчик ты?

1974

В ОДНОЙ «КОМПАШКЕ»

Все смешки,

смешки,

смешки,

все грешки,

грешки,

грешки,

 грязненькие,

сальные.

Почему так тешат всех

общий смех

и общий грех —

свальные,

повальные?

Начинаешь говорить —

начинают гомонить,

 предлагают выкушать.

Чуткость взял себе радар.

Стал таким редчайшим дар —

человека выслушать.

Ставший на ухо тугим,

невнимательный

к другим,

человек изматывается

из-за чьей-то

с холодком

или с шумным хохотком

невнимательности.

Разве

в том крутеже

слух,

 отзывчивость —

уже

ложные условности?

‘то случилось,

брат-поэт?

Смеха много —

 эха нет.

Чувство безэховности.

1974

ВОСПОМИНАНИЕ О ПОРТУГАЛИИ

Я

в шестьдесят шестом

был в Лиссабоне

(а как достал я визу —

мой секрет).

Я был на мрачном фоне черных лет

единственный, пожалуй, на свободе

в тогдашней Португалии поэт.

Мне разрешили выступить,

но прежде

меня просили к цензору зайти

и показать стихи мои,

в надежде

в них что-нибудь излишнее найти.

Из-за тогда стоявших дней ненастных

и у меня

и цензора

был насморк.

Мы сразу тему общую нашли

по поводу соплей своих излишних,

и оба из своих пипеток личных

одно и то же капали в носы.