А ведь где-то живут его сыновья. Они должны были хоть что-то унаследовать от отца, его дети. Быть может, написать им? Все прежние письма возвращались нераспечатанными. Виктория ограждала мальчиков от опасного отцовского влияния. Когда-то при мысли о ней останавливалось дыхание. Не мог изгнать ее из сердца и, таясь от самого себя, хранил в душе надежду на примирение. Сейчас же удивился собственному спокойствию. А вот при мысли о сыновьях сердце замерло. Как давно не видел их! Петька уже совсем взрослый — за двадцать лет молодцу. Как он там с отчимом ладит? Хотя о нем тревожиться незачем. Петька крепок и телом, и духом. А Гоша — существо тонкой конституции. Болезнен, самолюбив, обидчив. Забрать бы их. Так ведь не оставят мать. Сложно все это. Взрослые люди его сыновья…
Зазвонил телефон. Удивленный — кто бы это в такую рань? — и недовольный — отвлекли от размышлений! — Красиков снял трубку.
— Слушаю!
— Господин Красиков? — спросил мужской голос. — Прошу покорно простить мне смелость…
— С кем имею честь?
— Вас беспокоит Пешехонов. Мне совершенно необходимо повидаться с вами без промедления. Позвольте приехать?
— Что же делать? Жду вас часам к трем. Ровно в три у входа позвонили. Петр Ананьевич открыл дверь одному из вождей партии «народных социалистов» — господину Пешехонову. Не представься гость заранее по телефону, Красиков наврядли признал бы в этом холеном человеке в золотых очках того демократичного по наружности ссыльного народника, каким был Алексей Васильевич в Пскове.
Скорее всего, и облик Петра Ананьевича произвел на Пешехонова примерно такого же рода действие. Он восхитился:
— Вы ли это, Петр Ананьевич?! Здравствуйте, господин присяжный поверенный, — и подал руку.
— Здравствуйте, здравствуйте. — Красиков легко пожал мягкую руку Пешехонова, спросил: — Вы ведь по делу?
— Конечно, конечно. Разве я бы осмелился?..
— Вот кабинет. — Хозяин прошел в дверь первым, указал клиенту на стул, сам сел к столу, открыл коробку сигар: — Курите.
— Благодарю. — Алексей Васильевич взял сигару, повертел в руке. — Я не пристрастен к этому зелью. Но для компании…
В Пешехонове Петра Ананьевича все раздражало: и холеность рук, и располагающая улыбка, и мягко обнимающие сигару губы. Стоило усилий не выдать неприязни. Пока тот не появился, было понятно, как себя вести. Отношений следует придерживаться сугубо официальных: он — адвокат, Пешехонов — клиент. И никаких посторонних разговоров. Помимо судебного дела, у них не может быть ничего общего. Но сейчас, опасаясь неосторожным словом, взглядом, интонацией выдать раздражение (адвокатская этика!), он принял в расчет наставления Соколова и спросил:
— Что вас так обеспокоило?
— Вы ли это, Петр Ананьевич? — Пешехонов прищурил глаза от сигарного дыма, и не понять было, чего больше в его усмешке: иронии или удовлетворенности. — По совести говоря, я уже в Пскове нисколько не сомневался, что ваша интеллигентность возьмет верх…
— Сейчас вас ко мне привело дело?
— Ах, да, да. Конечно, дело. Арестован мой товарищ по партии Михаил Гордеевич Трегубов. Он…
— Ваш товарищ по партии?
— Вы, кажется, с ним знакомы?
— Знаком. Когда его взяли и за что?
— Я знаю, вы не разделяете моих убеждений. Михаил Гордеевич прежде тоже стоял на иных позициях. Но жизнь, опыт политической деятельности в российских условиях привели его к пониманию наших идей. Россия и ее народ придавлены бременем вековых предрассудков. Рабство и чинопочитание в крови у всех — от придворного сановника до последнего мужика. Мы находим, что борьба нелегальной узкой партии заговорщиков у нас бессмысленна. Кроме напрасных жертв, она ничего не даст народу. К конечному успеху Россию может привести лишь легальная широкая партия. Она, помимо всего прочего, станет еще школой демократического и конституционного воспитания масс…
— Господин Пешехонов, не вернуться ли нам к Трегубову? Так за что он арестован? Когда? Где его содержат?
— Вы правы. — Алексей Васильевич увял. — Он арестован в пятницу. Обвиняют его, как мне сообщили, по сто двадцать девятой статье Уложения. Но вот вчера я случайно узнал от одного сведущего человека, что по положению о политических делах они рассматриваются в трехдневный срок. Потому-то я так спешно к вам приехал.