— Кто здесь? — отозвался, не вставая с лежанки. — Что за срочность?
— Это я, Захарий, — услышал в ответ. И от этих трех слов сердце забилось в груди по-юношески часто и гулко.
— Морена? — произнес одними губами, не веря, что это не сон.
— Узнал, — в голосе богини прибавилось мягкости. — А я думала, что позабыл уже… за столько лет.
— Юность не забывается, — грустно ответил Захар. — Особенно, когда жизнь прожита почти до порога... Погоди, я зажгу свечу.
— Не надо, — остановила его Морена, присаживаясь рядом на лежанку. — Так посидим...
— Пусть, — легко согласился Захар, понимая, что по-прежнему молодая и красивая богиня не хочет видеть результат того, что годы сотворили с его лицом и телом. Ничего не поделаешь — без малого сотня прожитых лет никого не красят, хотя он чувствует себя едва не на шестьдесят.
Некоторое время они молчали и лишь по слегка ускоренному дыханию могли догадываться, что каждый мысленно вернулся в те годы, когда молодой и дерзкий юноша умудрился подстрелить неосторожную богиню.
— А я к тебе с просьбой, Захарий, — первой нарушила молчание Морена.
— Слушаю, — просто ответил тот.
— Сюда идет монгольское войско...
— Ведаю. Мы готовимся встретить его.
— Не надо... Пропустите монголов через долину… Обещаю, они не тронут никого из Тухольской общины... Они идут ко мне...
— Конь? — Захар все-таки приподнялся. — Ты хочешь отдать Батыю коня Перуна!?
— Сульде... Они зовут своего бога войны — Сульде... — ответила Морена. — Но ты правильно догадался. Перун собственноручно хочет вручить его Саин-хану...
— Но зачем?! — Захар непроизвольно повысил голос. — Он же наш враг?!
— Разве ты забыл о Чаше? А монгольский джихангир — храбрый воин. Оседлав коня, он быстро наполнит ее.
— Чашу Терпения! Морена! Батый наполнит ее человеческими страданиями и горем?!
— Это не продлиться долго. Обещаю, как только закончится власть Единого Бога, мы поможем вам избавиться от Батыя. И следа не останется, точно так, как сгинул со своей ордой Аттила... Ну, что? Договорились?
Старый Беркут долго молчал и потом заговорил, осторожно подбирая слова. Все же помнил: с кем говорит.
— Нет, Богиня. Не сердись, но я не могу этого допустить. Даже, если б захотел. Люди, общество не послушают меня.
— Почему? Вместо того, чтоб быстро пропустить орду в чужие края, вы заставите их задержаться здесь, и тем самым вынесете себе смертный приговор. Захар — ты говоришь глупости! Общинному атаману это не пристало. Подумай еще раз, хорошенько взвесь...
— Возможно — и глупости, — ответил Беркут. — Но, как мы будем смотреть в глаза детям, зная что в этот час, за перевалом, их ровесники погибают в вместе с матерями только потому, что наши воины — крепкие, ловкие мужчины — расступились перед врагом? Нет, Морена, ты просишь невозможное...
— Я ничего не прошу, Захарий! — в голосе богини зазвенела сталь. — Я требую!
— Ты требуешь невозможного, Морена, — спокойно поправился Захар. — Прости…
— Человече! Ты, наверно, позабыл с кем разговариваешь? — богиня уже не говорила, а шипела. — Вот только не хватало еще одного глупца, решившего встать мне поперек дороги... Захарий, в счет старой дружбы, я дам тебе время на размышления… до следующей ночи. Потом — берегись! Ты знавал меня добрую и ласковую, но, если очень захочешь, то получишь возможность узреть — какова я в ярости.
— Морена, почитаемая и любимая мною богиня, Владычица Судьбы и Времени, — попробовал объяснить свой отказ Захар. — Пойми, это не вызов твоему могуществу... Просто, я не могу поступить иначе... Порой приходит мгновение, когда веление совести ставит человека в такую ситуацию, что умереть значительно легче, проще и достойнее, чем совершить подлость. И особенно отчетливо начинаешь это понимать, когда достигаешь возраста, в котором уже ничего не ждешь от жизни, — кроме возможности оставить в сердцах родных и близких, добрую память. Надеюсь, ты верно поймешь меня и не будешь сердиться...