Сходил цыганский ватаг в долину и договорился с Лелечиной Настей, вдовицей, одиноко доживающей век, чтобы ухаживала за больным... Михею между тем цыгане вырыли удобную землянку. Хотел или нет, бедолага, а должен был оставаться там, чтобы не занести в село какую заразу. И, спев умирающему прощальные песни, табор двинулся дальше.
Может, и пришел бы Михею конец, если б не сообразила Лелечиха привести к нему Беркута. Тот осмотрел больного, похмыкал, покачал головой и принес спустя какое-то время небольшой жбан густого варева, что так и заполнил всю землянку густым сосновым духом.
— Пей, человече, столько, сколько тело будет принимать. А как справишься с этим, я еще принесу...
Михей послушно попробовал глотнуть отвару, но тот был такой горький, такой тошнотворный, а он настолько ослаб, что едва заставил себя сделать маленький глоточек. Меньше наперстка для вышивания... И все равно показалось больному, что огонь пронесся его телом, выжигая внутри все гнилое и лишнее. Аж застонал цыган. Обильный пот оросил его, уже похожую на пергамент, кожу, и в изнеможении откинулся Михей навзничь.
— Будешь жить, — промолвил Захар и вздохнул облегченно, потому что до этого мгновения и сам не был уверен, что лекарства помогут, — слишком запущенной была болезнь. — Если сумел проглотить и вспотел, значит, будешь жить. Только пей то, что я тебе дал... Тело сам подскажет, как часто и поскольку... Но, не ленись. А как осилишь два таких жбана, то я сам поймаю тебе форель...
Обещанную рыбину пришлось дожидаться десять дней. А еще через два дня после этого вернулась к мужу Карменсита с детьми. Не удержали ее в таборе и самые суровые приказы ватага. Любящее женское сердце вещало, что муж жив, и что она ему нужна... Еще через неделю Михей вышел из землянки на воздух, исхудалый, будто сосновая щепа, бледнее самой смерти, но голова уже не кружилась, и во впалых глазах искрилась радость. Мужчина учился во второй раз любить жизнь.
Так в Запавшей долине, в Тухольской громаде появился кузнец, а у Захара Беркута еще один сын, названный...
— Долгих лет вам, отцы! — поздоровался первым кузнец.
— Здоров будь и ты, Михей! — ответил Охрим, присаживаясь на завалинку.
— Здравствуй, сынку, — отозвался и Захар. — Почему не заходишь? Детвора твоя почти каждый день забегает, а тебя давно не видел.
— Не гневайтесь, отец, — спрятал под кожаный передник широкие кисти кузнец. — Много работы. Едва успеваю. А в воскресенье собрались уже, так упросили меня малые, чтобы с ними в лес сходить. Говорят: «Мы и сами можем, но с вами веселее!». Не гневайтесь...
— Да, чего уж там, — похлопал его Захар по зачерненному сажей плечу. — Это я так спросил. Зимой будем по гостям ходить, да медком с наливками угощаться... А, коль у тебя молодого времени нет, то зато у нас — старых, его сколько угодно...
— Летал и я орлом-беркутом, — вздохнул Охрим.
— Вот и пожаловали сами, — продолжал Захарий, будто и не слышал товарища, опасаясь, чтобы тот не затеял пустую болтовню, погрузившись в старческие воспоминания, — на дворе и так смеркалось. — Правда, пришли мы не на угощение, а по делу. Весьма важному и срочному...
— Слушаю, отец, говорите, — кивнул кузнец. — Ради вас и общества сделаю все, что в моих силах.
— Серебро ковать умеешь?
— Серебро? — переспросил цыган и засмеялся. — Ну, вы и спросили... Умеет ли курица нести яйца? Умеет ли орел летать? А вы что, самородок нашли?
— Меч серебряный выковать сможешь? — вел дальше Беркут.
— Меч? — удивление цыгана стало еще больше. — А зачем он кому-то понадобился? Такими игрушками, только княжеские да боярские недоросли пробавляются?