— Сиротинушка ты моя, — всхлипнула Христя и, прежде чем кто успел хотя бы слово вымолвить, спрятала его у себя на груди, под полушубком, и со всех ног бросилась к дому.
Между тем побоище утихало. Без малого сотня волков укрыла трупом скованное льдом русло реки, скаля на людей в мертвой ухмылке уже нестрашные клыки. И мужчины, не любящие, чтоб добро зря пропадало, с тем же запалом, с каким ринулись в драку, принялись свежевать теплые туши. Кто ж откажется от теплой шубы из волчьего меха?
А Опанас потеряно бродил между людьми, вяло высвистывая псов, что умчались в лес, догоняя волков, и все бормотал себе под нос:
— Благодарю тебя, Всевышний, что выслушал мою просьбу, но лучше б я онемел, если б знал, к чему приведут эти молитвы… Столько смертей — за единственную жизнь. Дорогая цена.
А те, кому ненароком пришлось услышать его бормотание, удивленно глядели вслед и недоуменно пожимали плечами: мало ли что мужик плетет от смятения? Ведь никому и в голову не пришло связать воедино — ночную трагедию и бездетность Куницы. И уж тем более никто из хозяйственных соседей, озабоченных сниманием ценных шкур, не обратил внимания на то, как лютые княжеские волкодавы и гроза медведей — медельянцы, вдруг, все вместе выскочили из леса и, поджав куцые хвосты, сбились возле людей, жалобно повизгивая. Будто искали у них защиты от кого-то гораздо более сильного и опасного.
Глава 12
В стороне от кровавого побоища, на опушке леса, укрывшись от человеческих глаз густым кустарником, стоял огромный волк. Красные глаза его горели дикой яростью, а с острых оскаленных клыков стекала желтая слюна. Волколак еще какое-то время присматривался к происходящему перед городскими валами и только когда, женщина с найденышем исчезла в воротах Галича, неохотно двинулся вглубь леса. Сначала шаги его были медленны, будто зверь продолжал над чем-то обстоятельно раздумывать и никак не мог взвесить, насколько правильно поступает. Но вскоре припустил быстрее и серой молнией замелькал подлеском. И несся так, пока не выскочил на небольшую поляну, которая неизвестно откуда и взялась посреди дикого леса.
Была она зловещая, хмурая. Ни одному солнечному лучу не хватало силы пробиться сюда, сквозь густое переплетенье ветвей, и осветить вечный полумрак, — поэтому вечерние сумерки господствовали здесь даже в самый погожий день. Непролазные чащи со всех сторон так и напирали на клочок чистой земли, и только сильное колдовство сдерживало их за пределом.
Посреди опушки на неохватном дубовом пне «росла» хижина. Мастер, который возводил ее, наверно, решил сэкономить на фундаменте, — из-за этого казалось, что она стоит на одной ноге, будто огромный гриб.
Волколак остановился перед крыльцом, ударился о землю, и в то же мгновение превратился в сильного мужчину средних лет. Вся его ладно скроенная фигура, каждая мышца, перевитая толстыми жилами, выказывали огромную силу. Казалось — в человеческом подобии он был еще более беспощадный, чем в звериной шкуре.
Оборотень пощупал рукой под ступенями, ведущими на крыльцо и, вытянув оттуда сверток с одеждой, принялся торопливо одеваться, мелко содрогаясь всем телом, — декабрьский мороз донимал не шутейно.
Двери в хижине заскрипели, и на пороге появилось что-то взъерошенное, скрюченное и укутанное с головой в такое бессчетное число разнообразнейшей рванины, что невозможно было и распознать: что оно собой представляет.
— Это ты, Мара. Еще не сдохла?
— Я, Юхимчик, я, — прошепелявила в ответ беззубым ртом ведьма. — Кто же еще в моей хижине может жить? А Морены еще нет... Не прибыла еще, касатушка. А ты как управился? Все сделал, как было велено?
На этот простенький вопрос ведьмы оборотень свирепо щелкнул зубами и гаркнул:
— Сделал, не сделал. Не перед тобой, старая перечница, мне ответ держать! Лучше в избу зови, падаль лесная. Жрать хочу, спасу нет! — и он, в подтверждение, так бухнул себя в грудь, что загудело. — Камни готов грызть!