Время истекало. И как не медлил Бекки с ответом, повелитель ожидал, а значит, слова должны быть произнесены.
Медленно и обреченно он распрямился, взглянул в суровое лицо джихангира монгольского войска и бухнулся перед ним на колени, пытаясь поцеловать кончик сафьянового сапога.
— Слушаю тебя, уважаемый, — отозвался Батый, брезгливо отодвигая ногой шамана. — Что Духи велели передать нам?
— О Солнцеликий, сжалься над несчастным байгушем! – взмолился Бекки.
— Говори! — громыхнул Субудай-багатур. — Не испытывай терпения светлого хана!
— Боги молчат, о Уничтожитель всего живого! — едва слышно прошептал гадальщик, искоса посматривая на жестокого повелителя, и замирая душой, приготовился к самому худшему. И не ошибся в своих предположениях. Восьмой раз, от очередного гадальщика услышав тот же ответ, Саин-хан свирепо выругался, круто развернулся и выскочил из палатки. Следом за ним поспешили верные тургауды и юртджи. В шатре остался только Субудай-багатур — живое воплощение самого Эблиса — Духа Зла.
Сказать, что Субудай-багатур был разъярен, значит, ничего не сказать... Аталык джихангира, лучший темник Потрясателя миров, священного Чингиза, кипел от злобы. И не удивительно... В то время, когда Шейбани-хан уже покорил Булгарское царство, что на реке Каме, и его тумены празднуют победу, он — Раненный барс, кто вместе с Джебе-нойоном, Богурчи и Мухурти был одним из четырех копыт непобедимого Чингизового коня, — вынужден уже который день сидеть перед «Вратами народов», между Каменной грядой и Абескунским морем. Вместо того чтобы разорять чужие земли и пить из уст прекрасных пленниц сладкий напиток победы. А все из-за глупых гадальщиков, которым Боги пожалели подарить хотя бы нескольких крошек ума.
Субудай-багатур даже зубами заскрипел в сердцах.
Вот и Бекки, восьмой из этого безголового племени, лежит ниц перед ним. И ни один не догадался сказать Бату-хану того, что юнец мечтает услышать. Как будто это требует каких-то чрезвычайных знаний. Даже он, Субудай-багатур, сам, без всякого гадания смог бы предсказать удачу орде. Да и разве может быть иначе? В этом году на запад одновременно отправились десятки монгольских туменов, под знаменем внука славного Священного Правителя. А эти упрямые ишаки зарылись по уши в бараньем дерьме и, как один, бормочут: «Боги молчат! Боги молчат!..» Будто те вообще когда-то разговаривали со смертными. Люди узнают об их воле лишь тогда, когда уже ничего нельзя исправить. Что ж, безмозглого дурня и казнить не жаль... Все равно никакой пользы.
Субудай-багатур привычно щелкнул пальцами, давая знак великану Кинбаю, и обернулся плечами к жалкой, скрючившейся на грязном полу фигуре гадальщика. Личный охранник аталыка хорошо знал, что должен делать, а потому, не тратя попусту ивреиени, ухватил шамана за ноги, оторвал от земли, и уперев его челом в войлочную циновку, стал медленно пригибать жертве пятки к затылку.
Чувствуя на своем лице дыхание неумолимой и жуткой смерти, гадальщик жалобно заскулил и, в поисках спасения, ухватился за последнюю мысль, которая неожиданно появилась в его охваченном ужасом мозгу.
— Погоди, Непобедимый! Милосердия! — прохрипел едва слышно, потому что горло уже сковывала судорога, а напряженный позвоночник вот-вот должен был треснуть, словно сухая ветка. — Я еще не все сказал!
Субудай-багатур, который уже взялся рукой за закопченный полог шатра, заинтересованно остановился. Наученный понимать хозяина с одного взгляда, Кинбай в то же мгновение подхватил гадальщика и поставил на ноги, — придерживая за воротник, поскольку у несчастного так дрожали колени, что сам он уже не мог стоять ровно. А ко всем предыдущим нестерпимым запахам добавились еще и неповторимые «ароматы» выпорожненного кишечника и мочевого пузыря.