— Вот как?.. — протянул Найда. — Гм, что-то и в самом деле слишком много волков и волколак вокруг Галича развелось… — но обращаясь к матери, прибавил со всей нежностью. — Не беспокойтесь, матушка. Митрий говорил, что серым разбойникам я не по зубам, и мне почему-то кажется, что он не обманывает... — потом перекрестился на икону в углу и торопливо шагнул в ночь... Сотник зря не станет тревожить.
Глава 22
ЗИМА 6748-го.
ГДЕ-ТО, НЕПОДАЛЕКУ ГАЛИЧА
Пурга и снегопады, что почти неделю, не утихая, укутывали снегами замерзшую землю, наконец-то угомонились. Тяжелые свинцово-черные тучи побледнели и растаяли, будто никогда и не собирались, — и над всей Галицкой землей засияло солнцем, заискрилось снежинками и инеем — мягкое зимнее небо.
В лесу было тихо и спокойно. Лишь изредка с шорохом и буханьем сползала с гибкой ветки пушистая белая шапка, и звонко хрустел на морозе снег под конскими копытами.
Выполнив княжеское поручение и переждав ненастье, Найда неспешно возвращался домой. У парня было замечательное настроение, и в такт легкому конскому шагу он мурлыкал себе под нос какую-то рождественскую колядку.
Еще совсем свежие и болезненные воспоминания хоть и неторопливо, а все ж отступили куда-то на заплечье, а там и потерялись, смешавшись с новыми впечатлениями и заботами.
Даже сейчас, едучи обратно в Галич, Найда больше волновался о том, как поживают больной отец и старая матушка, чем маялся трагедией, произошедшей с любимой. Правда, в этом Руженка была сама виновата. Кто ж стерпит обиду, брошенную в лицо, к тому же совершенно безосновательно? Поэтому и молчало сердце парня, кутаясь в несправедливость обвинения, позволяя не думать о том, что бывшей возлюбленной, наверняка, гораздо хуже и во стократ тяжелее.
Люди охотно готовы оказать помощь другим, особенно, если это ничего не будет стоить. А когда приходится чем-то жертвовать, — предоставление помощи становится гораздо проблематичным. И уже совсем безнадежная ситуация, если благородный поступок требует принести в жертву собственную гордость, или самолюбие... В этом случае все прекрасные намерения сразу куда-то исчезают, — а послушная совесть молчит, будто ворона с орехом в клюве.
Вот и Найда неспешно ехал лесным шляхом, тихо насвистывал незатейливый мотивчик, миловался красотами зимнего леса, и никакие воспоминания не затмевали парню хорошего настроения…
Двух путников, что сидели, прислонились друг к другу чуть в стороне от дороги, на большом, вывернутом с корнем пне старого граба, Найда заметил не сразу. Они были так густо припорошены снегом, что совершенно не выделялись из тянущегося вдоль просеки кустарника. Такие же белые, и такие же неподвижные...
— Ау! Люди добре! — окликнул их Найда, подъехав ближе. — Вы еще живы, или уже того?..
Люди слабо зашевелились, и на него взглянули две пары воспаленных, потухших глаз. Похоже, жизнь в них едва теплились.
— Ого! — парень присвистнул и мигом спрыгнул с коня. — Похоже вас, всерьез прихватило. Заплутали, что ли?
Приговаривая все это, он принялся тормошить их, пытаясь расшевелить закоченевшие тела. А когда люди застонали и начали слабо сопротивляться, Найда добыл из чересседельной сумы ломоть хлеба, разломал пополам, обильно смочил куски водкой и протянул обоим, — парню и девушке...
— Только не спешите глотать. Медленно пережевывайте. У меня пищи достаточно. Как первый голод утолите, еще дам. Потому что, если сразу — можно середку надорвать...
Те послушно надкусывали маленькими кусочками и долго пережевывали. Похоже, и сами знали о голоде не только из рассказов. А как управились с доброй половиной полученного хлеба, Найда дал им сделать по паре глотков из баклаги. Потом хлебнул и сам.