— Найда? — переспросила та, почему-то всхлипнула. — А говорили, что ты разум потерял... За Руженкой побиваясь.
Найда промолчал.
Девушка снова всхлипнула. И парень поневоле провел рукой по ее волосам.
— Не надо... Как-то будет...
Растревоженный девичьим сочувствием и слезами, парень неожиданно и сам ощутил некую неуверенность. Все эти небылицы были очень интересными, но ведь он собственными руками опускал гроб с телом Руженки в землю, за кладбищенской оградой. (Подозревая молодую жену Юхима в самоубийстве, священники наотрез отказались погребать ее по христианскому обряду). И еще вспомнил Найда, как однажды, где-то перед Зелеными праздниками, он встретил ее случайно одну, близ запруды, на которую женщины сходилась стирать. Руженка тогда протянула к нему руки и сказала умоляюще: «Найдочко, милый, дорогой, я так больше не выдержу!» Но, когда он хотел приступить ближе, испуганно отшатнулась и сломя голову бросилась наутек. Что ж до рассказов Юхима и обещаний Митрия, — все они остаются только словами... Кто знает, где эта Морена, со всем своим замком? Да и существует ли вообще?
— Слушай, Одарко, — попробовал прогнать от себя смурые мысли Найда. — Ты, случайно, не знаешь: чего Дмитрий нас созывает? — спросил не особенно рассчитывая получить ответ.
Но девушка неожиданно ответила.
— В полночь носила воеводе и Афанасьевичу трапезу и поняла, что они очень обеспокоены... А еще слышала... краем уха... — прибавила она, немного помолчав и, как будто колеблясь, — …как тысяцкий Дмитрий сказал: «...на такое дело нужно самых отчаянных сорвиголов, и в то же время — самых верных. Хотя, скорее всего, даже из них не каждый согласится!». Вот как... А теперь — пусти, не задерживай. Некогда мне лясы точить. Воевода мед ждет. И тебе не лишне будет поторопиться. Там уже почти все собрались…
Поскольку Данила Романович перебрался со всей семьей в Киев, а впоследствии туда же выехали и князь Василько с воеводой Дмитрием, то в княжеском замке сделалось голо и пусто. В когда-то ярко освещенных галереях и коридорах горело едва по одному факелу, а жгли их лишь в трапезной и людской. Да и вообще — весь замок как-то притих, будто пес, который неожиданно остался среди чужих людей, без хозяина.
Не задерживаясь нигде больше, Найда быстро дошел до дверей трапезной, тихонько отворил их и проскользнул внутрь. Здесь, около самого порога, уже толпился с десяток его товарищей, поэтому прибытие еще одного ратника осталось незамеченным. Во всяком случае, воевода не подал виду, что обратил внимание.
Могучий, высокого роста воевода Дмитрий был похожим на медведя. Та же мягкость и нарочитая ленивость в плавных движениях. Тихая, чуть ворчливая манера говорить... И только острый блеск в твердом взгляде умных серых глаз предупреждал: этот мужчина может быть смертельно опасен, — врагам лучше поберечься.
Он сидел за дубовым столом на главном месте, опирая локти на столешницу, подперев подбородок кулаками, слегка шевелил длинными половецкими усами и рассматривал дружинников, что растерянно переминались перед ним по другой конец длинного зала.
Сотник Трофим Клин, или Афанасьевич, как звали его за глаза все в Галиче, стоял немного позади и справа грозного воеводы и злорадно улыбался. Он умышленно не предупредил воинов: зачем тот хочет их видеть, а даже наоборот — пустил слух, что дела их плохи, потому что припомнятся все выходки и достанется каждому сполна. Сотник не был злым, но эти смутьяны таки въелись ему в печенку. Все же — созванные, как один, были из той породы, что за ними на вербах золотые груши растут. Хотя, надо было признать, в ратном деле — рубаки умелые и отважные. А Дмитрий молчал и смотрел так пристально — будто взвешивал душу каждого на ладони.