Пажа до глубины души поразила эта короткая и эффективная расправа над одним из лучших столичных бойцов. Весь поединок длился не дольше, чем требуется, чтобы задутьсвечу. Выпад — и ответный удар. От Эйольва не ускользнуло, что ванир попросту играл с противником, как сытый кот с забавной храброй мышью — он не собирался ни убивать своего врага, ни калечить: первый взмах был совершенно не опасным, даже нарочито не опасным, а удар щита вполне мог прийтись и в голову, а не в нагрудные пластины роскошного баронова панциря.
— А теперь мы выступаем, — как ни в чем не бывало произнес Сапсан.
Атли уже шел к своей упряжке, втоптав в снег обломки великолепного дуэльного клинка.
Глава 3
Поступь громадных копыт была тяжела. С черных, растрескавшихся на морозе ветвей при каждом скоке зверя пышными белыми ломтями валился снег. Самка гигантского северного зубра с шумом вобрала воздух, и из темных провалов ноздрей вылетел горячий пар. Красные злобные глазки, едва различимые среди висящей на морде бурыми клоками шерсти, обшаривали окрестности. Что-то встревожило зубра. Самка остановилась, взрыла передними копытами снег и заревела.
В отличие от других, более робких обитателей предгорий восточных киммерийских гор, зубры не боялись никого. Ни полярные волки, ни медведи или барсы, ни твари помельче не рисковали связываться с неудержимыми, как лавины и бури, стадами северных быков.
В особенно страшные голодные зимы хищникам удавалось выкрасть молодых, еще не окрепших бычков, однако они предпочитали, даже умирая от голода, выискивать более безобидную добычу — оленей, зайцев, на худой конец себе подобных. Но даже разбуженный стужей или злыми демонами медведь-шатун, само воплощение лютой и неотвратимой смерти, не стал бы подходить близко к зубру-королеве именно в это время. Теперь она была опаснее всего, опаснее даже, чем скитаясь по пустошам с двумя-тремя беспомощными, нуждающимися в защите детенышами.
Самки и самцы полярных быков обычно живут порознь, если не считать непродолжительного периода, когда толькогрозные рога и копыта самцов обороняют от невзгод северной природы молодняк. Основную часть года гордые вожаки отдельно скитаются, подобно ожившим бурым курганам, по безлюдной, взвихренной ураганами и снегопадами пустоши, молодые самцы небольшими группами откочевывают к северным границам Гандерланда, где больше шансов вырыть из-под снега чахлую жесткую траву, а самки, равно как и старые вожди — в одиночку взбираются на отроги Киммерийского Кряжа. Туда, где причудливая воля богов поместила уединенные плато, что находятся выше ледников и орлиных гнезд, на которых, однако, царит вечное лето.
Богам было угодно, чтобы на заоблачных цветущих пастбищах, в грязевых фонтанах, бьющих из-под благословенной земли, поселилась Безымянная Погибель. Зловонные испарения, лохматыми облаками висящие над сочной зеленью укромных полянок, были совершенно безвредными для зубров, но за несколько часов сводили с ума и убивали людей.
Немногие смельчаки-горцы могли похвастаться тем, что пробирались на заоблачные плато, чтобы добыть драгоценный для не чуждых колдовства южан песок из Родников Безымянной Погибели. И не один из них не оставил наследника, ни один из них не прожил после того дня и трех зим, и конец их ужаснул соплеменников настолько, что и жители Нордхейма, и киммерийцы, и жители Гипербореи и Пограничного Королевства более не посылали своих смельчаков на верную гибель.
Даже охота на зубров считалась с некоторых пор делом весьма гибельным и опасным, ибо Повелителей Пустоши без сомнения возлюбили грозные существа, куда как могущественнее земных владык и смуглых с глазами-угольями чернокнижников Юга.
За несколько лет до описываемых событий произошло дело неслыханное на севере обитаемого людьми мира, о котором еще долго будут жуткими зимними ночами, слушая хохот ветра, рассказывать у костров старики. Некий стигийский владыка, отчаявшийся договориться с вдруг оробевшими жителями ледяных хребтов и полярных ночей,отправил за бесценным для неких тайных деяний песком целый отряд.
Отряд этот под пологом черного колдовства ускользнул от пограничных заслонов хайборийских держав и даже пересек пустоши и хребты. Однако в ущельях Восточного Киммерийского Кряжа он был атакован отрядами киммерийцев, асиров и гиперборейцев и уничтожен, со всеми колдунами, собаками и диковинными зверями, сопровождавшими караван.
И хотя меньшими врагами, чем раньше, северяне не стали, однако целую зиму ни капли человеческой крови не пролилось на безразличные снега предгорий.
В том месте, где стаи песцов и волков, урча, догрызали останки стигийцев, обгладывая даже ремешки от сандалий и подвязки шлемов, а росомахи и барсы дрались за лоскутья кожи из бубнов чернокнижников, гиперборейцы воздвигли каменный обелиск, на котором на всех северных языках, в которых была письменность, была выбита мудрость, седая, как сами горы: «Не буди лиха, пока оно тихо».
Безымянная Погибель надежно хранила зубров с той поры. А в ту пору, о которой мы ведем рассказ, на пути самки мог встать разве что особо зловредный или безумный демон-хримтурс или же безмозглый обитатель Тролльхейма, по недосмотру богов и гигантов вырвавшийся в обитаемый мир.
Именно в это время года у самок начиналась течка, и гордые и невозмутимые королевы севера устремлялись на поиски родного стада. В такие дни, заслышав трубный рев, призывный и одновременно — грозный, медведи спешили укрыться в берлогах, барсы — зарыться в снег по самые угольно-черные кисточки на ушах, урча и рыча разбегались хищники помельче, и даже орлы с воронами старались взлететь поближе к рваным, несущимся в бешеных потоках бурь облакам.
Ибо когда на рев откликался далекий гул приближающегося стада молодняка, становилось поздно убегать — бурые громады, словно штормовые валы взбесившегося океана, покрывали равнины, срывая копытами целые холмы,топча все на своем пути, сметая рощи и пробивая в снегу целые рваные раны дорог, по дну которых их копыта размазывали и затаптывали раненых и ослабевших сородичей.
Если не считать ледяных смерчей, насылаемых из Чертогов Имира, северяне более всего на свете боялись этого титанического праздника плоти. Страшились его и восхищались им.
Рев самки стих, ее бока с буграми мышц под замшелой коричневой шкурой, покрытой блестками застывшего кристалликами пота, тяжело опадали, и в такт им воздух вокруг дрожал от грозного хриплого ворчания. Огромная голова, метя снег бородой, качнулась направо, затем налево, копыта вновь взрыли снег. Где— то поблизости была угроза, но в том не повинны были ни медведь, ни барс, ни изголодавшаяся волчья стая. Запах, встревоживший самку, не был запахом зверя, то был запах человека.
Однако ни одна ветка в роще не шелохнулась, ни один снежный ком не скатился со склона скалы, и на тропе, как и на снегу окрест, не было ни следа.
В ущелье за спиной бурой громады взвыл злой ветер, погнав куда-то вдаль облако искрящихся льдинок, и самка решилась. Еще раз мощно взревев, она устремилась дальше, туда, куда вел ее инстинкт из тех, что сильнее страха смерти.
От рева и тяжелого скачка ветви над ней подогнулись, треща и не в силах противостоять давлению снега, обрушили вниз небольшую лавину. Но один из комьев летел вниз гораздо быстрее остальных — и не распался в воздухе на облачную пыль.
Самка зубра, когда тень сверху коснулась ее загривка, дернула горбом, осознав ледяное дыхание Смерти, и попыталась изменить направление следующего скачка, однако копыта проехались по коварному льду и передняя нога подломилась. Все, что она успела сделать, падая набок, так это подставить под летящую смерть крепкий загривок.
Снег заглушил звук падения, только вся роща и тропа вздрогнули, обрушив вокруг тучи белых водопадов. Зрелище удивительно напоминало нордхеймскую сказку про ползучий Холм Предков — коричневый дрожащий валун ше-велился во взметенных ударом белых волнах — да только Дикий Охотник не вырвался из его недр к небесам с губящим души хохотом, а из самого холма торчало копейное древко.