Свежий ветерок взъерошил волосы киммерийца, увы, принеся лишь надежду на облегчение, ибо был невесом и бесплотен; настоящего ветра желал бы Конан — сильного, морского, напитанного солью и запахами разных стран, такого, что унес бы хоть часть этой безумной боли, сковавшей виски… Застонав, он повернулся на живот, уткнулся носом в комок тряпок и попытался вспомнить, что же с ним произошло.
Пелиас? Да, Пелиас, явившийся во дворец с отвратительным крокодилом, величающим себя Слугой Прошлого… Ровная матовая ладонь этого ублюдка, а в ней… Кром! Надо же позволить так себя одурачить! Его провели как мальчишку! Но зачем? Что понадобилось Пелиасу? И, кстати, куда они затолкали Конана?
Он приоткрыл один глаз, думая увидеть серые мрачные стены темницы, но узрил лишь деревянную стену да край топчана, с которого свисала чья-то босая нога.
— Кром! — в изумлении выдохнул Конан и сразу с еще большим изумлением почувствовал подозрительный запах, извергшийся из его собственного рта. Принюхавшись, киммериец обнаружил, что запах сей явно был последствием неумеренного поглощения дешевого кислого вина. Но, насколько он мог помнить, кроме полдюжины кубков отличнейшего аргосского, он не пил ничего. Сплюнув на дощатый пол горечь, Конан тяжело приподнялся на локтях, подтянул непослушное тело и сел, скрестив ноги.
— Не нравится мне все это, государь…
Киммериец оглянулся. Рядом с ним на деревянном топчане восседал не кто иной как меир Кемидо собственной персоной. Крокодилья физиономия его была мрачна, длинные волосины бровей топорщились в разные стороны; он не смотрел на короля, но тонкие губы, вытянутые в трубочку, свидетельствовали о том, что меир чем-то был очень недоволен.
— И что же тебе не нравится, крючок? — сурово спросил Конан, который и сам не мог быть в восторге от настоящего положения.
— Не туда попали! Надо было тебе дать знак раньше, тогда мы оказались бы где-нибудь у моря, или в лесу, или… Да мало ли где! А что нам делать в этой казарме?
— Мы в казарме?
— Ну да, в Хауране. Вчера ты набрался в кабаке, а теперь отлеживаешься, тебе плохо, голова болит…
— Это я и без тебя знаю, — буркнул Конан. — Не думал, что от аргосского может быть так худо.
— Какое аргосское? — презрительно скривился старик. — В здешних кабаках солдатне кроме кислятины не подают ничего!
— Так я здесь набрался? В Хауране?
— Государь, твоя непонятливость удивляет и восхищает меня!
— Почему восхищает? — поинтересовался Конан.
— Потому что ты король. Но, прости меня великодушно, сейчас ты всего лишь капитан гвардии королевы Тарамис. О, благороднейший, неужели ты ничего этого не помнишь?
— Помню… И… Скоро на площади начнется бой с шемитами?
— Да.
— А потом меня…
— Да!
— О-о-о! — простонал Конан. — Куда мы попали! У меня вовсе нет охоты снова испытать все это!
— Отправимся обратно?
— Ну уж нет! Посмотрим, может, мне удастся хоть что-нибудь изменить в прошлом!
— Нет, государь, на это не рассчитывай. Но… Слышишь? Гвардейцы собираются на площадь! Вставай!
Очутившись в прошлом, меир Кемидо странным образом преобразился: оживление сквозило в каждой его черте, сквозь нависшие брови сверкали желтым тусклые прежде глаза, а пальцы то и дело перебирали складки платья. Когда гвардейцы, растерянные, побледневшие, обратили свои взоры на Конана, старик подскочил вдруг к высокому круглоголовому парню и с размаху треснул его по плечу.
— Орел! Служишь? Служи!
Киммериец фыркнул, а парень в изумлении отшатнулся от незнакомца, ибо в прошлом меир выглядел ничуть не симпатичней, нежели в настоящем.
— Капитан! — заговорил низкорослый крепыш с изъеденным оспой серым лицом. — Только благословенная Иштар знает, зачем королева открыла ворота ублюдкам! Скажи нам, что делать?
— Мы дарим Хауран шемитам?
— Почему без боя, капитан?
— Не сдадим оружия!
Конан поднял руку, призывая гвардейцев к вниманию и намереваясь сообщить им правду, изменив тем самым ход истории, но увы! Подобное еще никогда и никому не удавалось. Только он начал говорить, как из самого конца казармы, позевывая, вышел могучий воин с гривой черных спутанных волос, с капитанской перевязью, сплошь заляпанной бурыми винными пятнами. Помятое, покрытое шрамами лицо его с губой, прокушенной в порыве страсти то ли им самим, то ли его подругой, показалось королю смутно знакомым. Он вопросительно посмотрел на Меира Кемидо, но тот лишь ухмыльнулся в ответ, передернув костлявыми плечами.
— Хватит болтовни, — хмуро пробурчал новоприбывший. — Пошли на площадь, поглядим, в чем там дело.
Синие глаза его вдруг в упор уставились на Конана; на миг они сверкнули странным огнем, но тут же и потухли; равнодушно отвернувшись, он направился к выходу. Гвардейцы, совершенно позабыв про короля, коего только что величали капитаном, молча устремились за ним.
— Ах ты, старая коряга… — задумчиво глядя в широкие спины, обтянутые красно-черными куртками, сказал Конан. — Почему ты не предупредил меня, что он здесь?
— Ты и сам должен был догадаться, государь, что без этой встречи не обойтись.
— Он не узнал меня…
— Конечно. Ведь ты теперь на десять лет старше…
— Кром! Он понравился мне!
— Зачем ты говоришь «он»?
— Я не могу говорить о другом человеке — «я»…
— Он не другой человек! Он и есть ты!
— Хватит болтовни. Пошли на площадь, поглядим, в чем там дело.
Король покачал головой, все еще пораженный неожиданной встречей, и, не дожидаясь меира Кемидо, вышел из казармы.
Вся площадь перед королевским дворцом была заполнена народом. Для того, чтобы добраться сюда, Конану и его спутнику пришлось пробираться сквозь взбудораженные толпы, плотно забившие улицы. Далеко впереди король видел возвышавшуюся над толпой черную гриву его собственных волос; но пока он никак не мог привыкнуть к тому, что этот гигант и есть он сам, так невероятно было настоящее приключение. Искоса он взглянул на невозмутимо шагавшего рядом меира Кемидо: старик приподнял полы длинного платья, дабы не запачкать его, и с нескрываемым удовольствием наблюдал за происходящим вокруг.
А вокруг и в самом деле творилось нечто невообразимое. Толпа гудела, встревоженная и растерянная, тут и там слышались восклицания, стоны, приглушенные рыдания.
Солдаты, построившиеся на площади по приказу королевы, хранили молчание. Но и их недоумение было велико. Взгляды их, устремленные поверх голов к ступеням королевского дворца, казалось, молили об истине. Никто не мог пока понять, что же произошло. Почему Тарамис, любимица народа, повелела открыть ворота Хаурана, отдав на поругание шемитам и свой город, и своих людей? И каким образом рядом с ней очутился подлый кофит Констанций? Ведь накануне она отказала ему в его отвратительных притязаниях?
Все эти вопросы, произносимые негромко или шепотом, король и Меир услышали, стоя в притихшей уже толпе. До ломоты в скулах сжав зубы, Конан мрачно смотрел на строй солдат; гвардейцев с его места видно не было, так что узреть самого себя среди них он так же не имел возможности. Вооруженные до зубов шемиты числом не менее десяти тысяч выстроились в каре. Нагло уставясь на хауранских воинов черными выкаченными глазами, они отнюдь не пеклись о своей выправке. Все это было им теперь ни к чему! Не гости, но хозяева, они стояли расхлябанно, то зевая, то переговариваясь, а то презрительно сплевывая в сторону великолепного храма Иштар, высящегося на соседней площади и отлично видимого отсюда.
Появившаяся в этот момент на ступенях дворца королева с глумливой ухмылкой на прекрасных устах, вызвала рев толпы. Нотки надежды, звучавшие во всеобщем хоре, заставили Конана поморщиться словно от боли. Королева же — даже в мыслях киммериец не допускал назвать ее славным именем Тарамис — захохотала, закинув голову, и обернулась назад.
И тут из темноты за ее спиной выступила рослая фигура воина в роскошных одеждах. Лишь только лицо его осветил день, рев толпы смолк; ужас волной пробежал по стройным рядам воинов и сковал простой люд. Констанций! Рядом с королевой Констанций!