Только увидев еду, Конан вспомнил, что за целый день у него не было и крошки во рту, поэтому с жадностью набросился на вяленое мясо, разрывая его своими крепкими белыми зубами и откусывая по половине лепешки сразу. Изредка он прикладывался к бурдюку с айрагом, запивая сухую еду. Алтантуя отрезала от мяса и лепешки небольшие кусочки, тщательно их прожевывала и тоже время от времени делала несколько глотков из бурдюка. Утолив голод, Конан расстелил возле костра попону, подложил под голову седло и, улегшись поудобнее, уснул.
Проснулся он на рассвете, когда небо начало сереть. Костер давно прогорел, но ему было тепло, так как Алтантуя, спавшая на попоне рядом, плотно прижалась к нему во сне, обняв и положив голову ему на грудь. От движения киммерийца она проснулась и подняла голову. Ее полуоткрытый чувственный рот с алыми губками и жемчужинами зубов оказался совсем рядом. Конан, у которого давно не было женщины, не удержался и впился в них своими губами. Секунду спустя они стали лихорадочно срывать друг с друга одежду, сплетаясь в жарких объятиях…
Они продолжили свой путь, когда солнце уже подбиралось к зениту. Ехали шагом, не торопясь, почти касаясь ногами друг друга. Девушка оказалась коммуникабельной и хорошей собеседницей, сообщив киммерийцу много интересного о своем племени и здешних краях. В свою очередь и Конан, обычно хмурый и неразговорчивый, подробно рассказал ей о Киммерии, где он родился, и о своих странствиях по странам Гибории. Не стал он скрывать и последние похождения в Кофе и Туране, а также о приключениях, пережитых вместе с Тургэном. Внимательно выслушав его рассказ, девушка спросила, зачем он едет к казакам. Конан объяснил, что рассчитывает на их помощь добраться морским путем к северному берегу Вилайета, чтобы оттуда отправиться в Киммерию.
— Другой дороги у меня просто нет, — сказал он, — в Туране, Заморе и Кофе меня схватит первый же патруль.
— Боюсь, что и у казаков ты помощи не найдешь, — с сомнением в голосе произнесла Алтантуя. — Теперь они не те, что были несколько лет назад. Сидят у себя на островах и носа в море не высовывают.
— Почему? — не понял киммериец.
— Говорят, туранский флот перекрыл им выход в море, — неуверенно ответила девушка. — Вот они и не покидают Запорожки.
— Ты не знаешь, кто у них сейчас гетман? — поинтересовался Конан, несколько озадаченный сообщением Алтантуи.
— Гетмана они уже года два не выбирают, так как в походы не ходят. А старшим их коша они избрали себе какого-то Лутая, говорят, выходца из потомственных казаков.
— Лутай! — оживился Конан. — Я его хорошо знаю, мы с ним были добрыми приятелями, даже побратались как-то.
— И зачем тебе эти казаки! — с досадой и одновременно с надеждой сказала девушка. — Оставайся у нас. Ты меня спас и отец назначит тебя военным вождем нашего племени. А со временем и его заменишь…
— Нет, — рассмеялся Конан, тряхнув копной черных волос, — мирная жизнь не по мне. Мне еще надо завоевать трон в одной из стран Запада.
Девушка обиженно надула губки, а развеселившийся киммериец хлопнул ее тяжелой ладонью по изящной заднице. Алтантуя недовольно фыркнула, огрела коня плетью и поскакала вперед. Конан устремился за ней.
Примерно через три лиги дорога резко свернула в сторону предгорий и стала петлять среди отрогов Ильбарских гор.
— Здесь начинается сплошная топь, которая тянется до самого южного берега Вилайета, — объяснила Алтантуя. — Через предгорья путь удлиняется, но зато ехать удобнее, да и до Запорожки отсюде остается один конный переход.
— Солнце клонится к западу, — нахмурился Конан, — придется заночевать в горах.
Девушка беспечно тряхнула черноволосой головой.
— Недалеко отсюда есть подходящее место, там с гор стекает ручей, по берегам которого растут деревья и трава.
Она тронула коня и поскакала вперед. Через пять фарлонгов они оказались у нависшей над горной тропой скалой, из которой бил родник, сбегая вниз. Ниже по его берегам росла трава и несколько деревьев. Набрав сухого хвороста, они развели костер под скалой, стреножили коней и отправили их пастись, а сами, скромно поужинав, улеглись на попоны, подложив седла под головы. Обнаженный меч Конан положил рядом с собой, а девушка спрятала саблю и сагайдак под седло. Не прошло и десяти минут, как оба уснули, разморенные теплом, исходящим от костра.
Стояла глухая ночь, когда киммериец внезапно проснулся от неосознанного чувства опасности. Он открыл глаза, но сразу ничего не увидел, была беспросветная темень, небо затянуто тучами. Костер давно прогорел и даже пепел остыл. Рядом посапывала Алтантуя, положив голову ему на плечо. Но через несколько мгновений его зрение приспособилось к темноте и он увидел огромную фигуру, стоявшую на тропе в десяти шагах от них. Киммериец оттолкнулся спиной от земли и нащупав меч, вскочил на ноги. Теперь он мог разглядеть незнакомца отчетливее. Фигура была похожа на человеческую, только гораздо выше Конана и намного шире его в плечах. Ее руки напоминали стволы молодого дерева, а ноги толщиной смахивали на бычьи. Лысая голова напоминала величиной голову слона, и на ней, словно два рубина, горели багрово-красные глаза. Конан, глянув в них, внезапно почувствовал, что они испускают волны какой-то энергии, которая подавляет его волю. Он не мог двинуть рукой, ногой, даже вырвавшийся у него из груди крик был похож скорее на хрип. Монстр, словно почувствовав, что его жертва не способна оказать сопротивление, не торопясь, сделал шаг вперед. Теперь, когда он был ближе, киммериец рассмотрел, что у него нет носа, над толстыми губами видны были две дырочки. Это странное существо было покрыто короткой шерстью, гигантская грудь и плечи бугрились мышцами, которые рельефно выделялись и на животе до самого паха. Монстр сделал еще шаг и на Конана дохнуло невыносимой вонью, исходящей от всего его тела. Он закашлялся, но руки и ноги по-прежнему отказывались повиноваться ему, а кроваво — красный взгляд чудовища, словно сверлил его, не давая возможности связно мыслить. Удав и кролик! — пронеслось в мозгу у киммерийца и впервые в своей жизни он испытал настоящий ужас от осознания своей полной беспомощности. Монстр сделал еще шаг и протянул к нему свою чудовищную руку, перевитую канатами мышц, которых у Конана не было и в помине вообще.