Баба обернулась, затрепетала, побежала из конюшни и закружилась по двору. Потом она вернулась к своему месту, кинулась к Тараканычу на грудь и забилась.
– Вот какая ты дурная и незаманчивая, – сказал Тараканыч и отстранил ее ласково. – Кажи детей…
– Ушли дети со двора, – сказала баба, вся белая, снова побежала по двору и упала на землю. – Ах, Алешенька, – закричала она дико, – ушли наши детки ногами вперед…
Тараканыч махнул рукой и пошел к соседям. Соседи рассказали, что мальчика и девочку Бог прибрал на прошлой неделе в тифу. Мотя писала ему, но он, верно, не успел получить письма. Тараканыч вернулся в хату. Баба его растапливала печь.
– Отделалась ты, Мотя, вчистую, – сказал Тараканыч, – терзать тебя надо.
Он сел к столу и затосковал, – и тосковал до самого сна, ел мясо и пил водку и не пошел по хозяйству. Он храпел у стола, и просыпался, снова храпел. Мотя постелила себе и мужу на кровати, а Сашке в стороне. Она задула лампу и легла с мужем. Сашка ворочался на сене в своем углу, глаза его были раскрыты, он не спал и видел, как бы во сне, хату, звезду в окне и край стола и хомуты под материной кроватью. Насильственное видение побеждало его, он поддавался мечтам и радовался своему сну наяву. Ему чудилось, что с неба свешиваются два серебряных шнура, крученных в толстую нитку, к ним приделана колыска, колыска из розового дерева, с разводами. Она качается высоко над землей и далеко от неба, и серебряные шнуры движутся и блестят. Сашка лежит в колыске, и воздух его обвевает. Воздух, громкий, как музыка, идет с полей, радуга цветет на незрелых хлебах.
Сашка радовался своему сну наяву и закрывал глаза, чтобы не видеть хомутов под материной кроватью. Потом он услышал сопение на Мотиной лежанке и подумал о том, что Тараканыч мнет мать.
– Тараканыч, – сказал он громко, – до тебя дело есть.
– Какие дела ночью? – сердито отозвался Тараканыч. – Спи, стервяга…
– Я крест приму, что дело есть, – ответил Сашка, – выдь во двор.
И во дворе, под немеркнущей звездой, Сашка сказал отчиму:
– Не обижай мать, Тараканыч, ты порченый.
– А ты мой характер знаешь? – спросил Тараканыч.
– Я твой характер знаю, но только ты видал мать, при каком она теле? У нее и ноги чистые, и грудь чистая. Не обижай ее, Тараканыч. Мы порченые.
– Мил человек, – ответил отчим, – уйди от крови и от моего характера. На вот двугривенный, проспи ночь, вытрезвись…
– Мне двугривенный без пользы, – пробормотал Сашка, – отпусти меня к обществу в пастухи…
– С этим я не согласен, – сказал Тараканыч.
– Отпусти меня в пастухи, – пробормотал Сашка, – а то я матери откроюсь, какие мы. За что ей страдать при таком теле…
Тараканыч отвернулся, пошел в сарай и принес топор.
– Святитель, – сказал он шепотом, – вот и вся недолга… я порубаю тебя, Сашка…
– Ты не станешь меня рубить за бабу, – сказал мальчик чуть слышно и наклонился к отчиму, – ты меня жалеешь, отпусти меня в пастухи…
– Шут с тобой, – сказал Тараканыч и кинул топор, – иди в пастухи.
И он вернулся в хату и переспал со своей женой. В то же утро Сашка пошел к казакам наниматься и с той поры стал жить у общества в пастухах. Он прославился на весь округ простодушием, получил от станичников прозвище «Сашка Христос» и прожил в пастухах бессменно до призыва. Старые мужики, какие поплоше, приходили к нему на выгон чесать языки, бабы прибегали к Сашке опоминаться от безумных мужичьих повадок и не сердились на Сашку за его любовь и за его болезнь. С призывом своим Сашка угодил в первый год войны. Он пробыл на войне четыре года и вернулся в станицу, когда там своевольничали белые. Сашку подбили идти в станицу Платовскую, где собирался отряд против белых. Выслужившийся вахмистр – Семен Михайлович Буденный – заправлял делами в этом отряде, и при нем были три брата: Емельян, Лукьян и Денис. Сашка пошел в Платовскую, и там решилась его судьба. Он был в полку Буденного, в бригаде его, в дивизии и в Первой Конной армии. Он ходил выручать героический Царицын, соединился с Десятой армией Ворошилова, бился под Воронежем, под Касторной и у Генеральского моста на Донце. В польскую кампанию Сашка вступил обозным, потому что был поранен и считался инвалидом.
Вот как все это было. С недавних пор стал я водить знакомство с Сашкой Христом и переложил свой сундучок на его телегу. Нередко встречали мы утреннюю зорю и сопутствовали закатам. И когда своевольное хотение боя соединяло нас, мы садились по вечерам у блещущей завалинки, или кипятили в лесах чай в закопченном котелке, или спали рядом на скошенных полях, привязав к ноге голодного коня.
Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча