Они шли по лугу. Левански старался подстроиться к ее шагу. Она ступала легко, ее туфли на высоких каблуках не позволяли идти быстро. По мере того как тянулась долгая пауза, Левански становился все беспокойнее, наконец он высвободил свою руку, а когда тропа сузилась, пошел сзади, к этому времени они достигли первых кустов, скрывавших обоих с головой. Он держался так, словно сомневался, можно ли доверять окружающим предметам, и оттого старался побыстрее мимо них проскользнуть. Фрау Альтеншуль попыталась снова завладеть его рукой и сказала:
— А как же рододендрон? Я хотела вам показать рододендрон!
Левански остановился, его волосы растрепались на ветру. Сзади из переполненной водой канавы, от которой его отделял какой-то шаг, вспорхнули и устремились в небо четыре кряквы, заставляя его вздрагивать при каждом взмахе крыльев.
— Не пугайтесь, — сказала она. — В этом городе больше нет ничего, что могло бы доставить вам беспокойство. А вон тот… — она указала пальцем поверх рододендронов в сторону чугунного моста с красивым орлом посередине, — тот… — и Левански узнал в сумраке фигуру, стоявшую с высоко поднятой головой с фуражкой в руке. Человек смотрел в их сторону и как будто ожидал удобного момента выразить свое почтение с каким-то подчеркнутым смирением и покорностью. — Тот, — продолжила фрау Альтеншуль, — вот уже много лет пытается передать мне свою визитную карточку. Но уверяю вас, он никогда не переступит порога моего дома.
Когда они достигли моста и фрау Альтеншуль едва не задела пелериной стоявшего у левого парапета чужака, Левански невольно встретился с ним взглядом — в подобной ситуации этого было не избежать. Человек учтиво поклонился в надежде, что фрау Альтеншуль хоть каким-нибудь жестом ответит на приветствие. Когда же этого не случилось, он с досадой хлопнул перчатками по колену, однако и это движение фрау Альтеншуль оставила без внимания. Прежде чем мост оказался позади, Левански хотел было еще раз оглянуться, но не решился, поскольку почувствовал, что фрау Альтеншуль пришлось бы не по нраву явное внимание к человеку, которого она презирала. Так что он снова взял ее руку и как бы между прочим сказал:
— С виду обычный человек, но, по-моему, на его одежде не хватает воинских знаков отличия.
— Они раскаиваются в том, что стали нашими убийцами, — ответила фрау Альтеншуль, — очевидно, они забыли, что нам придется встретиться вновь. Но докучает нам только этот и еще один похожий тип.
Они пошли дальше. За последние, дождливые дни повсюду образовались лужи, так что приходилось выбирать сухие места. Они обогнули прямоугольную рощицу, засаженную калиной и молодыми тисами, и сколько ни старался Левански незаметно направлять фрау Альтеншуль в обход непреодолимых участков пути, сколько ни улыбался, когда приходилось, стоя на цыпочках, обеими руками помогать ей перебираться через гнилые коряги, валявшиеся по краям дороги, от нее не ускользнуло его душевное состояние. Она прекрасно понимала, что вся эта напускная вежливость лишь прикрытие, а мыслями он был далеко.
— Оставайтесь-ка в Берлине, — сказала она. — Возможно, вы не почувствуете себя здесь как дома, так по крайней мере побудьте моим гостем на ближайшие месяцы.
4
— Поговорите с ним, — обратилась фрау Альтеншуль к Либерману. — Он сейчас в своей комнате, но никак не решится остаться у нас подольше. Мне так хочется, чтобы именно он избавился от бремени воспоминаний о причиненной ему страшной несправедливости.
Она говорила о Левански с такой обеспокоенностью, что у нее на лбу выступили красные пятна. Она рассказала о прогулке по Тиргартену и о встрече с человеком, который постоянно попадался на ее пути и в чьем существовании Либерман сомневался, о человеке на мосту, который напрасно пытался их поприветствовать, и она уверяла, что если бы не эта встреча, то Левански гостил бы у них сколь угодно долго. А теперь, считает она, его словно подменили, он засел в своей комнате и не спускается, несмотря на то что она пригласила его этим вечером на чай, и вообще она уверена, что при первом же удобном случае он наверняка тайком покинет дом.
— Поговорите с ним, — повторила она, не выпуская из рук заварочный чайник, таким печальным и растерянным голосом, что Либерману пришлось сперва призвать ее к спокойствию. Затем он взял чашку с превосходным напитком и отпил глоток.