Теперь дано было ему все. Полное всевластие. Казнить да миловать — все мог. Но сыграть вот так — Регель знал! — никогда не смог бы. И, сидя позади бритоголового музыканта, он вспоминал, как тогда, в детстве, он был еще совсем слаб и вынужден был скрывать свою зависть. От него даже соперничества не ждали, он, значит, даже и приблизиться к этой черте, за которой начинается талант, не мог. А ведь он любил, действительно любил музыку. И понимал — нутром чувствовал, как надо играть.
Но кому и в чем он теперь мог завидовать? Чего ему вообще-то сейчас можно было желать? Не музыка владела миром, нет, это Регель теперь понял. Но мама хотела видеть сына своего музыкантом, а он этих надежд ее не оправдал. Бедная мама! У нее были такие старомодные представления и такие старомодные вкусы! Подумать только, ей нравились мазурки Шопена, в то время как существовал Бах…
Бритоголовый человечек без лица и без голоса — само собой. Регель никогда с ним не говорил, — играл Баха. Долго. И с каждым новым произведением — Регель это видел, чувствовал — что-то смещалось у человечка в голове. Он, вероятно, даже забывал, где и зачем находится. Может, ему зал какой-то концертный грезился, слушатели, эстрада, и будто не полосатая на нем одежда, а фрак… Играл и уходил — это даже по спине его выпрямленной чувствовалось — уходил куда-то из-под власти Регеля, туда, куда его музыка звала. Вот выстрелить ему в спину — так, наверно, и умрет, не успев еще вернуться оттуда, куда завела его музыка…
…Итак, органист своей игрой вызывает голоса, скрытые в инструменте. И хотя клавиатура органа внешним видом и напоминает фортепьянную клавиатуру, но от силы удара или нажима пальцев органный звук перемениться не может. Этот звук бесконечен, он способен заполнить собой любое помещение, концертный зал, собор — звук, в мощи и красоте которого уже определенное психологическое воздействие. Величавый, тянущийся, долгий, он растекается под сводами, уходит под купол, и, слушая, ты тоже будто приподнимаешься, можешь сверху вниз взглянуть на себя. В особенности когда слушаешь Баха…
Профессор взял аккорд, и все помещение собора заполнилось мощным, изнутри распираемым звучанием хорала Иоганна Себастьяна Баха. Карандашиком на нотах профессор расписывал цифровые обозначения регистров — все страницы были испещрены такими пометками, сделанными разными цветами: синим — Домский собор в Риге, зеленым — церковь в Париже, коричневым — Малый зал консерватории в Москве. Десятки, сотни городов — мно-ого профессор поездил…
Он встал, вынул из портфеля черные лаковые ботинки. Сменил свои расхожие на эти, парадные. Надо было их на новом инструменте «обыграть». Орган — единственный инструмент, на котором играют ногами. Не нажимают педали, а именно играют. Большие партии, пассажи. Так и говорят: ножная техника органиста. И вот профессор сменил свои башмаки на эти, парадные. Хоть они и не видны из зала, ему это самому приятно — небезразлично для настроения. Концерт ведь — праздник. Трудный, отнимающий силы, но праздник. Если ты — артист.