Сергей Куличкин
КОНДРАТЕНКО
Рецензент член СП СССР Ю. М. ЛОЩИЦ
В книге использованы архивные фотоматериалы.
© Издательство «Молодая гвардии, 1989
Осень 1905 года на юге была теплой, обильной и шумной. В Одессе по-летнему парило, город сиял белизной домов и платьев отдыхающих. Но, несмотря на это, сентябрь неуловимо напоминал людям о чем-то суровом, по-осеннему тяжелом. Дыхание революции принесло в город восстание моряков «Потемкина». Бастовали рабочие фабрик, портовики, служащие. И даже в музыке бравурных маршей военных оркестров, встречающих на пирсе вернувшихся из японского плена солдат и матросов последней войны, звучала настороженность, щемящая, берущая за сердце обывателей.
Война, закончившаяся для Российской империи столь бесславно, еще напоминала о себе, вызывала чувство справедливого негодования на виновников гибели тысяч людей и национального позора. Война показала не только беспомощность руководителей войск. Именно война со всей своей суровостью обнажила язвы, уже давно разъедавшие страну. И все-таки, несмотря на бездарность высшего командования, несмотря на трусость, а порой и открытое предательство некоторых генералов, русский солдат уже в который раз поразил всех своей силой и стойкостью. Этой осенью многие возвращались из плена, но не сломленные, а с сознанием выполненного долга.
А скольким не суждено было вернуться! Горько становилось оттого, что среди погибших героев были и те, чья утрата становилась невосполнима.
Горожанин, оказавшийся 12 сентября 1905 года на перроне одесского вокзала, мог увидеть царившее здесь необычное оживление. Вдоль платформы была выстроена сводная рота саперного батальона, сверкала медь духового оркестра, легкий ветерок колыхал яркие развернутые полотнища знамен. Штатские и военные стояли группами. Ждали поезда из Полтавы, с которым ехала вдова генерала Романа Исидоровича Кондратенко, человека, ставшего в последней войне гордостью русской армии.
Вот из-за поворота вынырнуло черное тело паровоза. Паровоз засвистел, сбавил ход, тяжело задышал, выпуская клубы пара, и медленно потянул цепочку вагонов вдоль перрона. Оркестр грянул встречный марш. Поезд встал. Обгоняя торжественно-неторопливую делегацию военных и штатских, к одному из вагонов подбежал молодой офицер. В тот момент, когда дверь открылась, на перрон выпрыгнул проводник, а в дверях показалась невысокая женщина в черном. Офицер подал ей руку и, когда та легко сошла на перрон, отошел в сторону, отдавая честь. К даме, на ходу снимая фуражку и семеня, быстро приблизился генерал-майор М. И. Глаголев.
После небольшой приветственной речи делегация с вдовой генерала вошла в вагон, где Надежде Дмитриевне были переданы пакет с бумагами мужа, найденными в Порт-Артуре, в квартире генерала. Бумаги обнаружил занявший квартиру японский офицер и передал их русскому командованию — в японской армии имя Кондратенко пользовалось большим уважением и популярностью.
Так началась в огромной, охваченной предреволюционными событиями стране неделя памяти героя обороны Порт-Артура генерала Кондратенко, прах которого возвращался на родину.
Прибытие парохода «Мюнхен» ожидали пятнадцатого или шестнадцатого числа, но пришло известие, что в Суэцком канале потерпел крушение пароход «Читам», на время прервалось движение, и «Мюнхен» пришел в Одессу глубокой ночью шестнадцатого.
Всю ночь на палубе парохода не прекращалась работа, а в порт стекались толпы. Шли, четко печатая шаг, войска, шел простой люд с Молдаванки и Пересыпи, шли оставшиеся в живых и перенесшие тяготы плена соратники погибшего генерала. Для них это был не просто боевой генерал, но и верный товарищ, отец, брат, жизнь свою прошедший в одном строю с тысячами людей в серых шинелях, знавший их чаянья, любивший их, с гордостью носивший звание русского солдата. Они шли, чтобы встретить его в последний раз и проводить в последний путь здесь, на русской земле.
Вся Царская пристань была заполнена народом. Сверкали идеальной чистотой суда, окружавшие небольшой пароход. Возвышенности над портом и железнодорожная эстакада были усеяны людьми. В воздухе стояла напряженная тишина.
Гроб с останками был извлечен из трюма и установлен на палубе. Ощетинившись тускло поблескивающими штыками, в траурном молчании застыл у гроба караул из унтер-офицеров 205-го Измаильского полка. У сходней на набережную выстроились для отдания чести и сопровождения гроба батальон и батарея из четырех орудий со знаменем и оркестром.
Солдаты тихо перешептывались, вглядывались в груду венков на палубе, скрывшую большой черный гроб, разглядывали поставленный напротив сходней лафет, который уже здесь, на пристани, ночью подкрашивали солдаты 15-й артиллерийской бригады.
Напряжение ожидающих было так велике, что мало кто заметил прибытие к пароходу вдовы генерала с сыном и родственниками. В семь часов утра они молчаливым кругом замерли у лафета. Торжественная церемония началась только через три часа.
С речью выступил временно командующий войсками округа генерал Н. А. Протопопов. Говорил он тихо, неторопливо, но последнюю фразу, которую генерал почти выкрикнул, услышали все:
— Хотя доблестный герой и умер, но память о нём живет в русской армии. Мир его праху, преклонимся перед ним…
Толпа колыхнулась. Стоящие у гроба опустились на колени. Пронзительно заскрипела пароходная лебедка, медленно опуская гроб на пушечный лафет, но оркестр грянул «Коль славен» и заглушил этот скрип. Почетный караул отдал честь.
Шестерка запряженных в лафет лошадей тихо заржала. Процессия двинулась через город. Яркое солнце освещало ей путь от гавани до вокзала. 20-го в восемь утра траурный поезд отошел от перрона.
И отправился генерал Кондратенко в свою последнюю дорогу по русской земле.
В Елизаветграде, несмотря на раннее время и непогоду — было три часа утра и шел жестокий ливень, — на перроне было много народа. Снова панихида, речи, венки — от кавалерийского училища, таганрогского пехотного и донского казачьего полков, от городской думы и рабочих завода Эльворти.
Так на всем пути: в Кременчуге и Полтаве, в Ромнах, Минске, Вильно.
«Печально и торжественно встретил Петербург останки Романа Исидоровича Кондратенко», — писало «Новое время» — единственная газета, вышедшая в тот день. Бастовали печатники. Давно не видел Петербург такого. На Знаменской площади, на Невском и площади Лавры — люди. Тысячи людей. На Николаевский вокзал и в Невский монастырь пускали только по билетам. Столица погрузилась в траур.
К половине девятого утра Знаменская площадь покрылась яркими красками военных мундиров. Кругом площади шпалерами выстроились войска. От ворот вокзала протянулась стройная линия кавалерии. Блестели каски кавалергардов и конногвардейцев, чернели, отсвечивая малиновым верхом, папахи казаков. Строго под прямым углом к ним примкнули воспитанники военных учебных заведений: пажи и юнкера Павловского военного училища, Николаевского кавалерийского, чернели линии кадет столичных корпусов. Напротив кадет застыли солдаты-гвардейцы: роты преображенцев, семеновцев, Измайловского и Егерского полков. Завершая четырехугольник, тылом к вокзалу стала сводная рота Морского корпуса.
А на вокзальном дворе почетный караул — рота Николаевского инженерного училища, батальон лейб-гвардии Преображенского полка и четыре орудия лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады. Ветер оглушительно хлопал тяжелыми намокшими полотнищами знамен.
Весь проход с вокзальной платформы до самого двора был задрапирован черной с белым материей и убран понизу хвойными ветками. На платформе, в том месте, куда должен подойти траурный вагон, устроили своеобразную нишу, у стены — икона с подсвечником перед ней, еще один подсвечник у катафалка. И везде зелень хвойных веток.