«Пойте, пойте, голубчики»,— во все лицо улыбалась Артистка, видя, что чекисты остались ни с чем: грузный Ложка уже скрылся. Она готова была созоровать, пойти в пляс, но тут обнаружила в руке глиняного петушка с водой, приложила его к губам и, озорно свистнув «милицейской» трелью, вдруг со смехом сунула игрушку в разинутый рот стоявшего рядом дядьки и тоненько, по-девичьи крикнула:
— Ду-ди-и! Пароход ушел!
И тут вовремя подоспел ее Микола, за руку увел на прежнее место, к товару сказав всего одно слово:
— Баламутка!
И мгновенно улетучился из Марии игривый запал. Она поправила налезшую на глаза прядь волос и спокойно спросила мужа:
— Что Шурка-сапожник?
— Ничего. За починкой велел завтра прийти в это же время.
— И все, ничего не передавал?
— Нет, завтра, сказал.
— Ну и хорошо,— зевнула Мария и распорядилась: — Ты поторгуй, Микола, а мы с Костей пойдем домой.
Отпустив мальчишку, она свернула в противоположную от дома сторону, за железнодорожное полотно к пустырю, где побрякивала колокольчиком ее ненаглядная Хивря.
Темнобокая коровенка дремотно лежала, не чуя своей хозяйки, которая устало присела невдалеке на трухлявое дерево. Было по-весеннему ярко и тепло.
После базарной суеты и минутного шутовства Марии захотелось покоя и уединения. В последнее время ее частенько влекло замкнуться, чего не случалось очень давно, можно сказать, с молодости. Но мечтать вообще женщина не умела. Ей нужна была конкретность, от которой бы она отталкивалась или к которой бы шла. И вдруг этой конкретности будто бы не стало.
Артистка чувствовала, что живет как-то не так, не туда ее заносит, но как вернуться на «круги своя», не знала. Ей до боли захотелось определенности. А где ее взять, если не может пи с кем поделиться своими сомнениями. Значит, надо молчать, смириться.
Ей вдруг захотелось петь. Она всегда пела, когда бывало тоскливо. И тут сразу взяла высоко, громко:
Приихали три козаки...
Протяжно, жалобно откликнулась Хивря, узнав по голосу хозяйку.
Расчувствовавшись, Мария, бросилась к ней, с разбегу схватила за уши, хотела чмокнуть в лоб, да не успела, буренка от неожиданности метнулась в сторону, набычившись и вылупив удивленные глаза.
— Ты чего вспугнулась, дуреха моя, Хивря,— протянула к ней руку Мария, погладила между рогами.— Куда нам с тобой шарахаться? Обе мы на привязи, с петлей на шее. У меня она, поди, скорей затянется.
Артистка привычно, будто машинально, прощупала ремешок на шее коровы, оглянулась и изъяла из тайничка складную металлическую пластинку, а из нее сложенный в полоску «грипс». Водворив пластинку обратно, спокойно развернула бумагу, прочитала: «В больницу Торчина доставлен Скворец — связной Угара. Пулевое ранение в голову. Сделана операция, живой. Под охраной безпеки. 1040».
Сложив донесение и завернув в шелковый, из парашютного полотна, платочек, Мария сунула его в привычное место, где уже лежало другое сообщение, поважнее, полученное ею утром в спичечном коробке от продавца табачного киоска.
«Застану ли Зубра? Неужели смотался после встречи со мной»,— думала Артистка, рассчитывая передать с ним для Хмурого и четко выполненное поручение о подполковнике Стройном — она не сомневалась, что Варвара добудет нужные ей сведения о чекисте,— и важное сообщение о расположившейся в Луцке воинской части.
С чувством исполненного долга Артистка раньше срока подходила к дому Варвары, игриво напевая: «Светит месяц...»
— О, веселая ты какая, как всегда, любо-мило с тобой, все болячки спадут,— встретила ее Варвара.— Легко живешь, Маша, завидно аж. А тут, тьфу!
Зло отставив чугунок с кашей, Варвара села на табурет, опустила руки, устало сгорбилась, уныло и как-то безучастно посмотрела на Марию, что та даже не решилась завести разговор о том, зачем пришла.
— Правда, что ли, базар теперь будет не до пяти, а до семи вечера? — удивила вопросом Варвара.— Постановление, говорят, властей есть, чтобы народ после работы мог поесть купить. Карточки, вроде, собираются отменить.
— Не слышала,— соврала Мария, не желая тратить время попусту, однако заметила: — Тебе-то что, дня мало? Да и бываешь ты на базаре не каждую неделю.
— А я, может, хочу, как и ты, свободней жить — на людях веселей!
— Дура ты, дура, Варвара! Базар — не цирк, какое там веселье,— и перевела разговор на нужное ей: — Ты ходила, что там мой подполковник?
Поджав губы, Варя некоторое время сидела молча. Потом поставила чугунок на шесток, повернулась к Марии.