Кто-то шнырял рядом, задевая за колени, в углу противно чавкали, а под боком кто-то бряцал затвором. Потом все стихло. И тут с глаз Сухаря сдернули повязку.
Освещенные лампой, перед ним за столом сидели двое. Один в светлой украинской рубахе, с холеным чисто выбритым лицом и аккуратно зачесанными назад темными маслянистыми волосами. Другой выглядел намного старше, с тощим вымученным лицом, с жиденькими седыми кудряшками на голове и в бороде, с накинутым на плечи френчем польского покроя. На впалой груди его поблескивал крупный крест с распятием. Видать, бывший церковный служитель. Колючий, пронизывающий взгляд бросал он на Сухаря. Возле стола переминался Кушак с таким видом, будто хотел сказать: сейчас мы тебе покажем! В руках у него Антон Тимофеевич заметил кольцо из колючей проволоки. Понял— удавка.
— Говорят, «ястребка» ты убил вчера? — спросил прилизанный чистюля.
— С кем имею честь? — вопросом ответил Сухарь, напряженно соображая, как бы не переборщить.
— Ты нарушаешь нашу заповедь. Но она тебе не знакома, поэтому мы немного потерпим.
— Я ее знаю с давней поры. А излишним любопытством никогда не страдал. Спрашиваю, потому что хочу знать, могу ли я доверить свою тайну.
За столом переглянулись. «Церковник» согласно кивнул, прилизанный продолжал:
— Вопросы пока задаем мы. Я повторяться не люблю. Убил «ястребка»?
— Вроде того. С приятелем юности встретился. А тут этот откуда-то подвернулся. Деваться было некуда. Да и старых грехов много.
— Какие же это старые грехи? — задал новый вопрос прилизанный.
Сухарь помедлил, делая вид, что колеблется с ответом.
— Хорошо,— дал понять, что принял решение, и предложил: — Прошу удалить Кушака.
За столом снова переглянулись. На этот раз «церковник» сказал:
— Друже Кушак! Выйди на час.
Тот покорно ушел, оставив, однако, удавку на столе.
Сухарь подтянулся, козырнул двумя пальцами и, почувствовав себя вошедшим в роль, торжественно произнес: — Слава Украине!
— Героям слава! — слегка приподнялись за столом.
— Я — Цыган, состою в ОУН с весны сорокового года. Закончил разведшколу абвера, в войну действовал. Потом был в плену в американской зоне оккупации, репатриирован, проходил проверку, пять дней как освобожден, вот мой документ,— положил он на стол развернутую бумагу.— Обо мне прошу сообщить по вашим каналам эсбисту центра Комару.
Справку прочитали и вернули Сухарю. Пошептались.
— Откуда знаешь псевдо Комара?
— Со Станидом встретился в Германии. Он выцеживает наши старые кадры. А Комар учил быть верным до конца. Я рад, что снова среди своих.
Передав Цыгана под покровительство Кушака, эсбист краевого провода Рысь и отец Хрисанф принялись обсуждать факт появления кадрового оуновца с абверовским образованием, знающего слишком много.
— Проверим,— заключил Рысь.— Отправлю нынче же «грипс» Комару по первому каналу, пусть сам распорядится, за какую кишку тащить Цыгана. По-моему, ты, пресвятой Хрисанф, к отцу Иннокентию рвался в Баево. Учти, там колхоз-таки налаживают, актив расшевелился шибко. Вразумить надо. Бери боевку своего Кушака. Заодно и выяснишь, что известно об убитом «ястребке», с кем скандалил Цыган, словом, подтверждение нужно. И побыстрее, больно хлопотно присматривать за ним в лесу.
— Работать заставь, мало ли дела.
— Когда ты, ушлятина-дьяк, поумнеешь,— кольнул Хрисанфа обидным Рысь.— Нам с тобой надо смотреть, как бы не пришиб самих до смерти этот Цыган. Вот что на сей момент важно.
Остаток ночи и весь день Шпигарь метался по камере. Он последними словами клял чекиста и самого себя, громыхал кулаками по двери, падал на койку, рыдал и метался. К вечеру стал умолкать, попросил пить. Кружку с водой взял, а к миске с супом и к хлебу не притронулся, но и не швырнул, как это сделал утром и в обед.
Узнав о переменах в поведении арестованного, Киричук распорядился привести его и позвал Проскуру с Чуриным поприсутствовать при беседе.
Шпигарь вошел в кабинет уверенной походкой, не дожидаясь приглашения, сел на стул в углу и стал разглаживать бороду. По внешнему виду и по тому, как он с любопытством смотрел на присутствующих, Киричук понял, что в нем что-то надломилось и пришло заметное успокоение. С чего бы это?
Василий Васильевич решил, что буйство Шпигаря утихомирила какая-то недобрая задумка, не иначе. И за ним надо смотреть не в оба, а во все четыре. Чем-то выдаст себя, переиграет.
— Я не привык называть людей по кличкам,— тихо — начал Киричук.— Как ваше отчество, Игнат?
— Фадеевич.
— Так вот, Игнат Фадеевич, хитрить с вами мы не собираемся, в свою веру обращать — тоже. Поймете бессмысленность, противонародность своих деяний, значит, убережете от гибели себя и еще кое-кого. Раскаявшихся, вышедших с повинной мы не караем. Примеры вы знаете. Не сложите оружия — уничтожим.