Киричук понял, что может получить от хозяйки дома лишь косвенную и случайную информацию, на которую сейчас незачем тратить время.
— Спасибо, тетушка Ядвига! Идите домой. Просьбу вашу я выполню, Ефима Помирчего мы не отпустим.
— Вам спасибо; Василий Васильевич. От всех соседей и селян. А все равно боязно.
— Чего же вам бояться-то? Не вы их выдали.
— Мне-то нечего, да за Маньку. Одна я у нее надежа.
— Примем меры, обещаю, спите спокойно.
— Где уж там спокойно,— покачала головой старушка.— Сами-то вы покоя не видите.
— Потому и не видим, чтобы людям было легче жить! С открытой дверью.
— Дай-то бог! — поклонилась пожилая женщина и семенящим шагом повела внучку домой.
Киричук внимательно смотрел им вслед, сожалея, что еще нельзя ему с уверенностью обещать людям спокойную жизнь.
— Вы отпустили жену Помирчего? — подошел сбоку Рожков.— Хозяйку пропагандистского логова?
Киричук рассеянно повернулся к нему, сказал:
— Несчастная женщина. Что там в схроне?
— Все изъято, погрузили. Пора ехать. Я задержусь.
— Очень хорошо, Сергей Иванович, что остаетесь. Догадываюсь, для чего.
— «Ястребков» надо проинструктировать. Как это так; что вольготно жилось тут приходящим в дверь и уходящим через лазы людям.
Киричук увидел Проскуру и позвал его к себе, говоря Рожкову:
— Порекомендуйте «ястребкам» последить за домом тетки Ядвиги, запретите называть ее бабой Ягой, она и так обижена. Обратите внимание «ястребков» на то, что к По- мирчему обязательно придут люди, немного, а придут. И, уже обращаясь к Проскуре, распорядился: — Можете съездить домой, к пятнадцати часам прошу на совещание ко мне, а с темнотой со своими помощниками — обратно в дом к тетке Ядвиге. Засаду продумайте сами, но чтобы ни один, кто явится, не ушел. Ночку подежурьте, завтра подменим. Дело для вас серьезное нашлось.
7
До последней минуты, пока легковая и грузовая машины с чекистами и «ястребками», набрав скорость, не выехали мимо церковной ограды из села Смолигова, Хрисанф не отошел от окна. Забыв об осторожности, он все утро ширкал жиденькой бородкой по оконному стеклу, стараясь подальше разглядеть улицу с маячившими вдалеке «ястребками». И не присел, не дал отдыха хворым, измученным ночными переходами ногам. А когда шум стих, плюхнулся на табурет и старательно перекрестился.
Стоявший сбоку возле конторки отец Василий, приютивший у себя в доме бандитствующего дьяка, создавшего худую славу о себе, подметил перетрусившему гостю:
— Истинно крестишься, Хрисанф, грех свой чувствуешь.
Усталое, изможденное лицо Хрисанфа напряглось от желания вникнуть в суть то ли похвалы, то ли осуждения благочинного служителя, успевшего на доходном приходе и рожу свою облагородить, и облениться на заученных молитвах.
— На заутренней хотел душу очистить. Посоветоваться зашел.
— Облаву увидел, отца Василия вспомнил,— поддел священник.
— Нет, мы их вместе в окно увидели,— возразил Хрисанф, соображая, как бы ему без спора продержаться
в доме попа до темноты и незаметно уйти отсюда подальше к Соснице — после недавнего чекистского налета там безопасность недели на две обеспечена.
Отец Василий тоже говорил не совсем то, о чем думал. Поначалу ему захотелось сделать вид, что Хрисанфа не помнит и ничего о нем не знает. Но с первой же минуты это оказалось невозможным, поскольку тот так по-свойски облапил его у порога, что уже никак нельзя было удивиться пришельцу.
Сейчас, брезгливо оглядев жалкого, некогда задиристого, нахального дьяка, он все же не смолчал, кольнул:
— Я-то думал, желал меня увидеть, растрогался. А ты, значит, энкэвэдэ с «ястребками» на машине заметил и с испугу скорей ко мне — тут не тронут.
— Не мытарь душу, не разжигай злобу, лишка ее выперло из меня,— кривясь, признался Хрисанф.
В боковой двери показалась дивчина в фартуке, позвала завтракать. Но отец Василий только глянул в ее сторону и, дав уйти, спросил без витиеватого намека:
— Тебя винят прихожане в смерти отца Иннокентия. Что скажешь?
— На кого-то надо валить, но я тут ни причем,— уставился в глаза отцу Василию Хрисанф и для убедительности добавил:— С войны не видел его. А прибить мог бы, злоба у меня на него.
Отец Василий молча пригладил свою строго «обтесанную» угловатую бороду, сказал, не глядя на Хрисанфа:
— В злобе истину не ищут.— Он задумчиво помолчал и, обратившись к Хрисанфу, вдруг сказал, то ли советуя, то ли размышляя вслух: — Выходить надо с повинной.
У Хрисанфа нижняя губа поползла вверх, глаза прищурились. И он простонал, словно выстрелил: