— Почему без средств?
— Кто же вам их добыл? Опять они, холуи, как вы изволили выразиться. Они для вас с любовницами строят удобные схроны, совершают преступления, грабя и убивая,— слегка умерил возбужденный тон Чурин и спокойно закончил тем, ради чего и позволил себе этот упрек: — Я не уверен, Лука Матвеевич, что вы достаточно осведомлены в том, кто вы сами для главарей ОУН. Ведь только подумайте, чьими соками они питаются, по каким каналам утекает добытое, кто пользуется благами! И какую корыстную цель преследуют эти ваши так называемые руководящие борцы.
— Какую же? — сразу подхватил внимательно слушавший Угар.
— А такую. Любой ценой прорваться к власти, чтобы основательно, по-хозяйски сесть верхом на свой народ, в том числе и на тех, как вы говорите, холуев, которые нынче вам корм и запас на черный день добывают, исполняя волю дармоедов.
— Ладно,— примирительно согласился Угар.— Все исполняют чью-то волю, чего тут спорить. Нам наше хорошо, вам ваше лучше.
— Нет, Лука Матвеевич. Воля воле рознь. Народная власть, которую представляем и мы, чекисты, исполняет волю народа. Оттого и народ с нами. Потому нам и не требуются «друзья»-союзнички, коим вы верно служили в недалеком прошлом и которых наголову разбили мы, советский народ. А вы на своих братьев руку поднимаете, хотите держать в страхе, кровь пьете и нагло называете это «воспользоваться поддержкой крестьян».
Угар слушал с вниманием.
— Вам, Лука Матвеевич, с азов-низов начинать надо познавать советскую жизнь. Верно говорят: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Примерьте-ка мой пиджак, френч не годится для поездки, рубаху сначала наденьте и галстук. Да еще вот усы приспособьте для маскировки.
От галстука Угар отказался, брезгливо отбросил его со словами: «Удавку себе еще не напяливал». Однако блестящие медные запонки вставил в манжеты с ребячьим любованием. И повертелся у зеркала, причесываясь с излишним старанием.
— Постричься вам надо, похожи на дьяка с гривой,— подметил Чурин.
Телефонный звонок застал их перед уходом.
— Да, собираемся выходить, Василий Васильевич. Очень рад, что успели взять. Из наших никто не пострадал? Да, сразу извещу, как вернусь. Спасибо! — повесил он трубку.
— Подполковник Василий Васильевич звонил? — поинтересовался Угар, поправляя свою кучерявую шевелюру.
— Он! Счастливого пути пожелал и хорошего настроения Луке Матвеевичу. Значит, вам. Поехали!
Желанная посадка состоялась, и Чурин несколько успокоился: шансов налететь на ненужный глаз оставалось все меньше. Вагон оказался наполовину пустым.
Соседством старушки, разбитного парня в гимнастерке без погон и скучной большеглазой молодухи, уныло смотревшей перед собой, Чурин остался доволен. А балагуристый вчерашний солдат уже представлялся с прибауткой скучной соседке:
— Ты не хмурься, не грусти, на Миколу погляди, хочешь, он тебе уважит, всю судьбу твою расскажет.
А поскольку та никак не отреагировала на его слова, повернулся к старушке: — Давай-ка, бабуся, я тебе всю правду расскажу. Хлопот у тебя много, ой как много.
Старушка снисходительно улыбнулась:
— С ними и помру, куда деваться. У меня, сынок, все давно угадано, известно и во вчерашнем, и в завтрашнем. Поправить ничего нельзя: двое сынов с войны не пришли, а внучка, слава богу, в городе устроена, вот еду к ней. Пенсию мне нынче дали.
Чурин уловил полезный для Угара ход разговора, живо поддержал:
— Пенсия-то, мать, за погибших сыновей?
— За них, милых.
— Старика-то нет? — с предупредительным сочувствием в голосе поинтересовался Чурин.
— Убили моего Прошу бандиты, прошлой зимой в лесу напали, изуродовали всего.
— За что же они его?
— А ни за что. Шесть подвод выехало в лес, в санях с Прошей партийный представитель ехал. Лес вывезти надо было. Тут эти бандюги стрельбу открыли. Рассказывают, мой приподнялся, а лошадь в этот момент как рванет, Проша-то и не удержался, упал и вывалился из саней. Куда он старый побежит? Там возле сосенок его и нашли исколотого всего.
Только Угар мог додуматься спросить в этот момент:
— И за мужа пенсию тебе, старая, платят? Сколько же за троих-то?
— Что это ты, сынок, их так поштучно считаешь,— терпимо посовестила она Угара.— Сразу видно, не потерял никого из близких. Додуматься только: сколько за троих? Как у него язык повернулся? — обратилась она к Чурину с застывшим недоумением на лице.
— Огрубели люди, путают, как и что сказать, ты уж не суди его, мать,— смягчил Анатолий Яковлевич.
— Старший-то у меня офицер был,— рассказывала далее женщина, за него пенсия поболе, по закону я могу выбрать. Советская власть материно право разве даст ужать. С меня и за земельный участок почти что ничего не берут, и дровишки завезли, и даже сепо.