— А что знает эсбист Шмель о женщине, которая в Луцке «лихо работает»?
— Артистка, что ли? Мне сообщили, что вы ее засекли на рынке. Она тут, что ли, сидит?
— Да нет, карасей ловит,— не подтвердил Киричук и, решительно поднявшись, предложил следователю: — Продолжайте, Александр Федорович, допрос.
Не заходя к себе, подполковник направился в кабинет к Веснику.
— Иван Николаевич! — Киричук взял чистый листок бумаги, написал на нем адрес Марии Сорочинской и придвинул его майору.— Срочно поинтересуйтесь этой особой, на завтра она к десяти утра вызвана к следователю в горотдел милиции.
В эту самую минуту Мария с мужем вышла из дома, направилась по плохо освещенным улицам к хате Сморчка — Яшки Бибы, где должен был па время укрыться Микола Сорочинский. Он не хотел скрываться. Настояла жена. Тот звал уйти вместе, она возразила:
— Если Шурка возьмется продавать, то начнет с тебя после Сороки. А Петра он, видать, заложил в протокол. Почему вызывают повесткой меня, а не тебя? Ты же с сапожником дело имел.
— Продал он Петра, а за ним — тебя, помнишь, что брательник напоследок ляпнул: постращал Шурку тобой. Вот он и выложил следователю. Боязно мне за тебя, Маша. Давай вместе уйдем.
— Я выкручусь, а ты ступай,— обняла она мужа и поцеловала.— Яшка укроет надежно и неподалеку, чтоб связь могла держать с тобой. Есть у меня секретная точка для этого, она для важной или крайней связи с Хмурым. Да ведь ты не чужой. Ни единой душе, смотри, об этом. Придёшь в Порфирьевку к бабе Ваське, ну, Василисе. Она знает о тебе. Скажешь: «Я от племянницы, нет ли чего мужу от племянницы?» Дважды ты должен повторить «племянницу». Утихнет все — вернешься домой. Нет — сообщу.
— Как сообщишь? Посадят если.
— Костя отнесет мои вести к бабе Ваське. И с Хиврей передам. Тут не твоя забота. Скажи Сморчку, пусть не забывает вечером брать в ошейнике у Хиври мои вести. Если сам уйдешь от Яшки, скажи ему, куда. Мало ли что. Ну, ступай. С богом!
В вагоне Лука Скоба, не говоря ни слова, залез на третью полку, и вскоре раздался его рычащий храп.
«Вконец выдохся мужичок,— подумал Чурин, удовлетворяясь тем, что с выспавшимся человеком приятнее и полезнее иметь дело. Ехать было недалеко, до полуночи поезд прибудет в Луцк, откуда Скоба просил отправить его на хутор к сестре, там у него скрыт подготовленный план схронов в Торчинском районе. Уже одно это заставило Чурина поторопиться в обратный путь. И еще радовала фраза, высказанная Лукой на полевой дороге, когда подходили к железнодорожной станции: «Ездили мы с тобой вместе, а в другом мире побывал я один. И ты молодец, Анатолий Яковлевич: без оглядки говорил, понятно».
Анатолию Яковлевичу не спалось. Сидя напротив дремавшей дородной женщины и двух девчушек, он невольно думал о том, как все-таки до обидного изломанной может стать жизнь человека, отравленного гнилой идеологией. Жить бы Луке первым парнем на деревне — все при нем, достигать бы своих вершин и шагать по жизни с песней во весь голос, без нацепленных усов.
Пробудился Скоба, когда уже подъезжали к Луцку. Пощупав усы и убедившись, что «сидят» они нормально, тяжело спрыгнул, нечаянно задев дремавшую женщину.
— Да куда же ты на голову, чтоб тебе пусто было,— запричитала пассажирка, сторонясь к стене.
Ожидая ответного взрыва, Чурин готов был сдержать Луку. Но Скоба поразил его внезапной неясностью:
— Не сердись, будь ласка, голуба милая, сорвался, шею чуть не свернул,— дозволенно гладил женщину по плечу Лука, успев подмигнуть Чурину, дескать, не волнуйся, рукоприкладства не будет.
Киричук никак не ожидал к исходу суток телефонного звонка от Чурина. Да еще из Луцка. Но тревога тут же улеглась, когда узнал, что съездил Анатолий Яковлевич нормально, задерживаться необходимости не возникло, потому и вернулись. А теперь появилась нужда срочно повидаться с Василием Васильевичем. Угар просит отвезти его на хутор к сестре за важным документом для чекистов.
Киричук ответил:
— Ждите при въезде на вокзальную площадь рядом с газетным киоском, сейчас буду.
Он приехал через несколько минут — до вокзала от управления рукой подать. Шофер живо развернулся и погнал машину по свободной дороге на выезд из города, через Забороль на запад в сторону Торчина. Неподалеку там и хутор Пеньки. Ночь стояла темная, ветреная, пахло грозой.
— Что-то Лука Матвеевич с постным видом воротился,— вызвал на разговор Киричук, обернувшись с переднего сиденья.
— Еще немного, одни бы усы от меня там остались,— отшутился Угар. И ответил по делу: — Нормально съездили.
— При чем тут усы?
— Да хотелось в ресторан, но его в Городке не оказалось,— пришел на выручку Анатолий Яковлевич.— Но зато повеселились. Лука Матвеевич даже спел с хором и был приглашен в самодеятельность. На малости не сошлись. Наш солист даром петь не захотел.— Чурин рукой остановил пытавшегося что-то сказать Скобу и от души добавил: — Отличный у него голос.