Мы поехали на садовый участок. За мостом я поднажал, но она не отставала. И только когда мы были уже возле самой калитки, я спохватился, что забыл ключи.
— Пустяки, махнем через забор! — сказала Эльжбета. Поставила ногу на выщербину в доске, легко перескочила. Я же, как назло, зацепился носком за колючую проволоку и не мог отцепиться. Посмотрел на Эльжбету. Она улыбнулась и спросила:
— Еще сердишься?
А я, все еще на заборе, тяжело вздохнул:
— Целый месяц они будут теперь меня донимать!
— Збышек и тот, другой? Подумаешь, «донимать»! А ты не обращай внимания!
Я спрыгнул в сад. Эльжбета чуть-чуть отстранилась, мы стояли теперь совсем рядом. Она сказала вполголоса:
— Есть над чем смеяться…
Повернула голову и окинула взглядом участок.
— Ого-го! А смородины-то! Можно? — И побежала к ближнему кусту.
Наш сад был когда-то садом дедушки, и тот вдоль и поперек засадил его белой, красной и черной смородиной. За несколько лет кусты сильно разрослись, и теперь можно было ходить между ними, как в рощице, — верхние ветки доставали мне до подбородка.
Отец рассказывал, что дедушка очень гордился своей смородиной. Старикан вбил себе в голову, что умеет делать из смородины вкусное вино. Но этого никому так и не удалось проверить, потому что дедушка два-три раза в день его пробовал, выяснял, доходит ли вино до кондиции, и подливал воды. А когда в бутылях оставалась одна только вода, бабка выливала ее со страшным скандалом, дедушка же грозился: в этом году не вышло, но в будущем он еще докажет!.. И так из года в год.
Эльжбета пропала из виду, наверно, наклонилась к ветке. Я походил по саду, убедился, что клубники, увы, больше нет, и принялся грызть большую головку кольраби. Кто не видел индивидуальных садов возле шахты, тот не представляет себе, сколько всякой всячины можно вырастить на крохотном клочке земли. А наш сад худшим не считался.
В беседке было куда прохладней. От листьев обвившего ее дикого винограда, нагретого на зное, шел особый запах. Он смешивался с запахом пропитанного дегтем толя, которым отец обил крышу.
Так пахнут только старые беседки на старых участках в очень знойный день.
— Хорошо тут… — протянула Эльжбета.
Мы сидели друг против друга, и я чувствовал себя как-то по-дурацки, не знал, о чем с ней разговаривать.
— Конечно, хорошо, — поддакнул я, чтоб хоть что-то сказать. И опять долгое время — молчание.
— Знаешь, смородины на кустах оказалось больше, чем я могу съесть. В Варшаве я вижу смородину только на лотке. Вот бы не поверила, что может не хотеться ягод. Но после твоей смородины, пожалуй, поверю…
Я расхохотался:
— После этой смородины даже Толстый сдался! А у него аппетит будь здоров. Полдня тут как-то просидел. Но с того времени наш сад стороной обходит.
— Этот Толстый, он твой друг, да? А Збышек? — спросила Эльжбета. — Мальчишкам хорошо: всегда есть верный друг. А у меня ни одной настоящей подруги. Подружиться с девчонками труднее.
Я кивнул. В самом деле, с девчонками ни о чем не договоришься, я тоже всегда так считал. Выходит, и она так думает?
— Вижу, ты перестал сердиться. Не понимаю, из-за чего ты так надулся… Впрочем, теперь это не имеет значения, правда?
— Уж конечно, не имеет? — согласился я. — Да я и не сердился, тебе показалось.
— Может, и показалось, — улыбнулась Эльжбета. — Мне часто что-нибудь кажется… В воскресенье вечером, например, мне показалось, что я видела тебя в парке с какой-то девочкой…
Я так и подпрыгнул. Ненавижу, когда говорят глупости.
— С кем? С девочкой? Да это сестра Зенека Черного… Соседка, не девочка!
И тут мне пришло в голову: какое ей, собственно, дело? И еще: с какой стати пускаться мне в объяснения? Я почувствовал, что краснею. От злости.
— Что это на тебя нашло? Я только так сказала, ничего страшного. Разве ты никогда не был с девочкой в парке или в кино?
Соврать? Зачем? Пусть отцепится со своими дурацкими вопросами.
— Не был… Ну и что? Она покрутила головой.
— Не верю. Мы часто ходим компанией в кино.
— «Мы» — это значит кто?
— Ну мы… Из нашей школы. Или из клуба.
— Ты ходишь в клуб? — обрадовался я — появилась наконец тема для разговора. — В спортивный?
— Я записалась зимой в секцию аквалангистов.
— Неправда! Врешь! В аквалангисты берут с шестнадцати!
— Послушай, Юрек, — сказала она серьезно. — Постарайся запомнить: я никогда не вру! Понимаешь? Меня приняли, потому что я хорошо плаваю. Кстати, мама тоже когда-то была в этом клубе, она играла за сборную Польши в волейбол. Можешь у Збышека спросить. Но если спросишь, значит, не поверил. Ясно?