Но Нина отмахнулась от бригадира и снова повернулась к Сене:
— Видишь, работаю. Пристал! Все сказал, что ли?
— Приходи на причалок сегодня, ждать буду.
Нина вскинула брови, растягивая слова, спросила удивленно:
— Что, разве собрание будет?
— Какое собрание… Поговорить надо, — сказал Сеня.
Она подождала, не скажет ли он еще что, но не дождалась, крикнула:
— Вот пристал, отчепись, — и спрыгнула в баркас.
По колено в хамсе, почти вся обсыпанная чешуей, она ведром зачерпывала рыбу и быстрым, ловким движением подавала наверх, на причал, где другая девушка подхватывала ведро и опрокидывала в огромную вагонетку.
А от ставников уже шли, глубоко сидя в воде, баркасы других бригад, и всем было ясно — они тоже идут с рыбой. Торопливо поплевывая моторчиком, им навстречу побежал катер, взял на буксир, потащил к берегу.
Обильным был этот день: не успевали разгрузить один баркас, как к причалам уже шел другой, до краев наполненный жирной хамсой.
Кричали люди, кричали обезумевшие от жадности чайки, летая над морем, по берегу разгуливали, разыскивая в песке рыбу, добродушные, разъевшиеся за день гуси. Баркасы, рыбаки, причалы — все покрылось клейкой серебристой чешуей, ослепительно сверкающей на солнце.
Никого не осталось в домах, к морю вышли все. Женщины помогали разгружать лодки, подростки ремонтировали баркасы, а дети собирали выпавшие на песок или приклеившиеся к доскам причалов хамсинки.
В этот день Сеня впервые, как настоящий рыбак, не пошел обедать домой. Мать сама принесла ему узелок с едой. Другими, подобревшими и почему-то грустными глазами смотрела она на сына и ласково, немного заискивающе (Сеня помнил: опа так разговаривала с отцом, когда тот возвращался с моря) просила:
— Кушай, проголодался, чай, кушай.
Сене было приятно это. Он чувствовал, что мать смотрит на него как на мужчину, кормильца семьи, и отодвигал узелок, и говорил чуть-чуть снисходительно, озабоченно, как говорил когда-то отец:
— Наелся, маманя. Погоди, дай чуток отдохнуть, сама знаешь — некогда.
А мать смотрела на него понимающими, улыбчивыми глазами и просила:
— Ну, покушай, может, до завтрего домой не придешь, кушай…
И Сеня, улыбаясь, как улыбается взрослый, исполняя каприз ребенка, ел.
— Эге, — вдруг сказал бригадир, — беляк идет.
Сеня вскочил, повернулся к морю. На горизонте, гонимые ветром, перекатывались, шли к берегу белые, словно маленькие паруса, гребни волн. Сначала там, у горизонта, они и таяли, но по мере того, как усиливался ветер, росли, приближались, шумели, пенистые и легкие. Море было разных цветов: у берега серое, дальше Темное, хмурое и, наконец, светло-зеленое, как весенняя трава.
Рыбаки заволновались, тревожно вглядываясь вдаль.
— Да, беляк, — сказал кто-то, — как бы не было шторма.
И почти сейчас же, словно в подтверждение его слов, первая белая волна ударилась о прибрежные камни, зашипела и откатилась опять в море, оставив на песке пузырчатую пену. За ней побежала другая, третья, и, хотя в небе по-прежнему светило солнце, море вдруг потемнело, загудело угрожающе и нетерпеливо. «Шторм, будет шторм», — почти радостно думал Сеня.
Рыбаки повернули лица к ветру:
— Майстра, — сказал один.
Ветер менялся каждую минуту, и рыбаки, ожидая, усилится он или стихнет, беспокойно перекидывались короткими фразами.
— Пунент, — говорил один.
— Майстра, — вторил другой.
— Гарбиострия, — определял третий.
И вдруг все разом испуганно крикнули:
— Тримонтан! Идет тримонтан!
Не любят рыбаки этот северный холодный ветер, приносящий шторм и разгоняющий рыбу.
— Что делать будем, Афанасий Иванович? — спросил Сеня, хотя заранее знал, что должен ответить бригадир. Но бригадир словно и не слышал его вопроса, он еще раз повернул лицо к ветру, подумал и сказал:
— Ну, бог партизанить задумал, надо дели ломать!
Ломать дели! Это значило — идти сейчас к ставникам, снимать сети, чтобы взбушевавшееся море не порвало, не унесло их. Ломать дели! Сеня только и ждал этих слов и первым бросился к баркасу.
Радостно и гулко стучало его сердце. Уже не мальчиком, не учеником чувствовал он себя, а настоящим мужчиной, призванным совершить что-то значительное, героическое, от воли и бесстрашия которого зависит успех опасного дела.
— Быстрее, — кричал он, — чего мешкаете, быстрее!
И ему казалось, что, повинуясь его окрику, рыбаки сильнее приналегли на баркас, скатывая его с отмели в воду. Неподалеку стояла мать, чувствуя на себе ее взгляд, Сеня кричал хрипло, деловито: