Маша помолчала и неожиданно с угрюмым многословием ответила:
— Мамка не давала: говорила, успею еще. А потом подохла наша корова. Кабы тятька был, купил бы другую, а так разве купишь: деньжищ сколько надо… Колхоз у нас дюже плохой. Третий председатель под судом сидит за растрату… Горюшко прямо.
— Да, не везет вам, — удрученно проговорила Амалия Викторовна, посмотрела в погрустневшие глаза девочки и спросила:
— А все-таки ты скучаешь о доме, Машенька?
Маша ничего не ответила.
— Скучаешь, — раздумчиво сказала Амалия Викторовна и погладила ее по голове. — Таких колхозов, как ваш, уже мало осталось, Машенька. Скоро и до него доберутся. Ведь сейчас в деревню все — и людей лучших, и технику — все, чтобы таким, как ты, жилось хорошо.
Еще раз погладив Машу по голове, Амалия Викторовна ушла в столовую. Она поднялась на второй этаж в спальную, накинула халат и вдруг услышала звон разбитой посуды.
— Боже мой, что там еще случилось? — крикнула она.
Маша молчала. Амалия Викторовна сбежала вниз по крутой деревянной лестнице. В столовой возле буфета стояла Маша и, удрученно вытянув вдоль туловища руки, смотрела на остатки двух тарелок, валяющихся у ее ног.
Амалия Викторовна не рассердилась, только устало вздохнула:
— Шесть тарелок за три дня! Что же мне делать с тобой?
Маша покраснела, заморгала, прижалась лбом к буфету и заплакала:
— Я другие куплю, вычтите у меня, тетя Амаля.
Амалия Викторовна скорбно посмотрела на нее, потом села в кресло и притянула к себе Машу. Девочка стояла меж ее колен, дергалась от прерывистых всхлипов и говорила:
— Вычтите у меня, вычтите…
Амалия Викторовна вытерла ее грязное от слез лицо:
— Глупенькая! Нельзя же все время вычитать.
— А мне не надо денег, я сыта, обута, одета, не надо мне денег. — Маша снова заплакала.
— Ну, перестань, — сказала Амалия Викторовна, прижимая ее к себе. — Что теперь сделаешь, раз досталось мне такое горе…
Маша, пряча лицо, высвободилась от нее, стала подбирать осколки, потом подмела пол, ушла на кухню мыть посуду.
Амалия Викторовна взяла портфель, направилась к себе в кабинет. Это была небольшая комната, с огромным окном, через которое виднелось все небо, черное и низкое. Амалия Викторовна зажгла настольную лампу, и сразу померкло и ушло ввысь небо, а перед окном вдруг выросли бурые деревья. «Тук-тук, — сухо стучали их ветви в окно, — тук-тук». Амалия Викторовна задвинула тяжелые синие шторы — она купила их прошлый год в Москве — и села к столу. Этот стол, книжный шкаф, с поднимающимися дверцами, два мягких кресла — вот и вся обстановка ее уютного, очень любимого ею кабинета.
Она открыла портфель, увидала письмо и еще раз прочла адрес: «Верхняя Выселковая улица, 2-я средняя школа, лично директору Петру Сергеевичу Андросову (или в крайнем случае завучу тов. Сутоевой)».
«Ну, раз в крайнем случае — пусть Петр Сергеевич и читает», — решила Амалия Викторовна и отложила конверт, но, подумав, посмотрела его на свет, оборвала с краю и вынула сложенную вдвое бумагу. Текст письма, так же как и адрес, был напечатан на машинке.
То, что прочла Амалия Викторовна, ужаснуло ее — речь шла об учителе истории Владимире Алексеевиче Чуринове. Она побледнела, отбросила письмо и расслабленно откинулась на спинку кресла: «Боже, какая низость! Это или клевета, или беспримерное двоедушие».
Рот ее скривился в брезгливой гримасе. Свет от лампы освещал только одну половину лица с большим, добрым, затуманенным недоумением и скорбью глазом. Другой же глаз, прикрытый тенью, блестел тускло и холодно, как звезда.
За шторой по оконному стеклу сухо стучали ветви: «Тук, тук, тук».
Амалия Викторовна проснулась словно от внезапного толчка. Она сразу же вспомнила о письме и поморщилась..
За ночь окно в спальне запотело — казалось, лежал на стеклах серебристый иней. Было пасмурно, небо в тяжелых тучах висело низко и угрюмо. На дворе Маша вытряхивала ковры. Они стреляли громко, как из пушки. Амалия Викторовна осторожно, чтобы не разбудить мужа, сползла с кровати, накинула халат и спустилась вниз.
Маша стояла на ступеньках крыльца и, покраснев от натуги, трясла ковер. Она высоко поднимала руки, спина ее выгибалась, но все равно нижний конец ковра волочился по земле.
— Маша, — сказала Амалия Викторовна, — я же просила тебя, девочка, не грохочи так, пока спит Иван Семенович. Ты ведь знаешь — он вчера поздно пришел…
Маша ничего не ответила. Она повесила ковер на перила лестницы и ударила по нему палкой. Звук от удара был громкий и гулко разнесся по двору. Амалия Викторовна нахмурилась: