Однако нужно было спешить. Амалия Викторовна вымыла руки, поцеловала мужа в щеку и ушла.
В вестибюле школы она встретилась с Чуриновым. Меньше всего ей хотелось сейчас видеть его, и все же, когда он поздоровался, Амалия Викторовна постаралась ему улыбнуться. Но, наверно, она чем-то выдала свое смятение, потому что Чуринов сказал:
— Вы сегодня не очень приветливы, Амалия Викторовна. Я в чем-нибудь провинился?
Амалия Викторовна посмотрела ему в глаза и отвела взгляд. Боже, какое честное лицо у этого человека!
— Я плохо себя чувствую, Владимир Алексеевич, — устало ответила она и, снова взглянув на него, шутливо проговорила: — А мне казалось, вы и мысли не допускаете, что можете как-нибудь провиниться.
— Нет, допускаю, — так же шутливо сказал Чуринов. — Я только и думаю, как бы провиниться, вы меня плохо еще знаете. Я страшный человек.
Он состроил свирепое лицо, Амалия Викторовна изобразила испуг, и, засмеявшись, они разошлись.
Открывая дверь своего кабинета, Амалия Викторовна почувствовала, как мурашки побежали у нее по спине от страшной мысли: Чуринов виноват. Что за нелепый, странный разговор произошел сейчас между ними? Ей казалось уже, что в голосе Чуринова прозвучала явная тревога, когда он спросил: «Я в чем-нибудь провинился?» Амалия Викторовна не сомневалась: он чего-то боится.
Она бросила на стол портфель, прижала к горячим щекам ладони и долго стояла, не двигаясь. В коридоре шумели ребята, кто-то свистнул, кто-то закричал истошным голосом, но Амалия Викторовна будто не слышала ничего. Только когда прозвенел звонок и наступила тишина, она вздохнула, хрустнула пальцами и спустилась к директору.
Петр Сергеевич, сухой сутулый старик с профессорской бородкой и в дешевых студенческих очках, стоял перед репродуктором, размахивал в такт музыки рукой и фальшиво дудел мелодию.
— Благодетельница моя пожаловала, — сказал он, но рукой размахивать не перестал. — С добрым утром, благодетельница, с новым днем, который принесет нам новые знания. Ура!
— И новые неприятности, — печально проговорила Амалия Викторовна.
— К черту неприятности! Слушайте Прокофьева, душечка, — музыка освежает душу.
Он снова задудел, еще громче и еще фальшивее. Амалия Викторовна терпеливо послушала его, не выдержала и сказала:
— Вы же варвар, Петр Сергеевич. Ну разве можно так врать — уши разрываются.
— Что, не нравится? — Петр Сергеевич пальцем поправил дужку очков. — Вот и отец мне говорил: иди, говорит, куда-нибудь на горку подальше да повыше и пой на здоровье, авось, говорит, бог даст, ветер отнесет от деревни. А я не могу не петь, дорогая моя благодетельница, когда у меня хорошее настроение.
Он схватил со стола мятую, желтую от времени, полуистлевшую тетрадь, помахал ею над головой:
— Вот что я нашел вчера. Это необыкновенная находка. Замечательный человек жил в наших местах, удивительный. И я вытащу его из небытия. Дорогая моя, подумайте только — на базаре нашел. Пирожками баба торговала, а завертывала их вот чем: отсюда вырывала. Я прочитал листик и чуть не умер. Откуда, спрашиваю, тетрадь? «А кто ее знает. Мальчонка на чердаке, кубысь, достал». «Кубысь»! А эта тетрадь — клад целый.
Амалия Викторовна знала — Петр Сергеевич может без конца говорить о своих находках, поэтому, улучив момент, она прервала его:
— Я рада за вас. Однако у меня дело…
Петр Сергеевич рассердился:
— Сухарь вы, благодетельница. «Дело, дело»… Всему свое время, потерпите пять минут, будем рассуждать и о деле, если вот это для вас пустая стариковская забава. Вы послушайте, что пишет мой безвестный крестьянин. Послушайте, полезно.
Петр Сергеевич осторожно перевернул несколько страниц, стал читать торжественным шепотом: