— Но ты действительно не против? — внезапно помрачнел Норман.
— Ты имеешь в виду ребенка?
— Да, ребенка… беременность… — ответил он. — Ты же понимаешь, что у меня есть свои причины спрашивать.
Патриция и ее аборт, сообразила Флоренс. Устремив на него любящий взгляд, она постаралась как можно тщательнее сформулировать ответ.
— Я с самого начала решила: это будет единственное, что у меня от тебя останется.
Норман погладил ее по щеке.
— Нет, я тебя не заслуживаю. После всего, что натворил…
— Послушай. — Она накрыла его руку своей. — Ведь наше знакомство началось из-за меня, помнишь? А если искать, на кого возложить вину за мою беременность, то часть ее лежит и на мне тоже. Ведь это я позволила — нет, даже втайне хотела! — чтобы это произошло.
На лице Нормана появилась улыбка.
— Я ведь мог всякий раз настаивать на том, чтобы предохраняться, — напомнил он. — Но, должен признаться, очень рад, что не всегда делал это.
— Действительно?
— Пора тебе начать верить мне. Правда, я не возражал бы иметь тебя в своем единоличном распоряжении подольше, но что уж тут поделаешь…
— А знаешь, именно здесь я впервые прочитала письма отца, — сказала Флоренс, слегка покачивая стоящую рядом со скамейкой детскую коляску с четырехмесячной Хелен.
Сидящий рядом Норман молча обнял жену за плечи. Старая яблоня, возле которой стояла скамейка, вновь цвела, и аромат ее цветов внезапно напомнил женщине об умершей год назад приемной матери и о казавшихся ей в то время неразрешимыми проблемах.
Хотя это было и не так уж важно, их дочь, на две недели опоздав явиться на свет, родилась в законном браке. Отчасти по этой причине свадьба была очень скромной, присутствовали лишь Эвелин с Джералдом и Джудит с Китом. Флоренс тогда очень стеснялась своего положения. Ввиду сложившихся обстоятельств пришлось воспользоваться свадебным платьем гораздо более объемной подруги, да и то не обошлось без переделок. Но Норман клялся, что, по его мнению, она — самая прекрасная невеста всех времен и на всем белом свете.
После свадьбы растрогавшаяся Эвелин повинилась сестре в том, что перед смертью мать рассказала ей всю историю удочерения Флоренс.
— Но почему ты ничего не сказала мне хотя бы потом, после ее смерти, — спросила Флоренс.
— Есть хорошая пословица: «Не будите спящую собаку», — ответила Эвелин. — Да еще, ты же знаешь, к тому времени она была уже слишком плоха, вот я и боялась, что это просто плод ее больного воображения.
Флоренс могла бы напомнить о том, что сестра промолчала, даже узнав о найденных письмах, но к чему ворошить прошлое. После того как Норман выкупил долю Эвелин в доме их родителей и, несмотря на развод с Патрицией, остался во главе фирмы, сменив ушедшего на покой Мартина, отношения между сестрами стали налаживаться.
— Ты уже решила, что ответить Маргарет? — поинтересовался Норман.
Недавно жена покойного отца прислала Флоренс приглашение погостить в Пейнтон-Хаусе.
— Пока нет. Может быть, попозже, летом, и поеду, — рассеянно ответила она, прижимаясь к нему покрепче. — И девочка немного подрастет.
— Скажи, а ты не жалеешь о том, что так и не повидалась со своим родным отцом? — неожиданно спросил Норман.
— Знаешь, — после долгого молчания сказала Флоренс, — пожалуй, нет. В конце концов, он оставался бы для меня совершенно чужим человеком. Нам нечего было сказать друг другу.
Они опять помолчали.
— И все-таки мне его жаль, — заявил наконец Норман. — Он так и не познакомился с лучшей женщиной на свете. С женщиной, оказавшейся способной избавить мужчину от самой страшной участи — одиночества.
— Да, — ответила Флоренс, — мы с тобой доподлинно знаем, что это такое. И тем приятнее, что этому настал конец. Конец одиночества! И начало новой, лучшей жизни!