— Нет, нет, я боюсь смотреть. Иди лучше, приласкай меня, и умрем вместе.
— Да я еще вовсе не собираюсь умирать. И откуда у тебя такие дикие мысли? Иди лучше сюда.
Но она все упорствовала, и мне пришлось сесть возле нее и утешать. Но как тут утешить? Она боялась смерти, а я не мог дать ей да и сам не питал твердой уверенности, что мы останемся живы. Ну, я все-таки немного утешил ее, сказав, что если мы и умрем, то в объятьях друг у друга, и тогда наши души вознесутся вместе; весьма возможно, что мы вместе переселимся в тела каких-нибудь животных, например, овечек, и будем резвиться на прекрасном лугу.
— А если не вместе? — пригорюнилась Нина.
— Никак это не возможно: мы будем крепко держаться друг за друга.
— А если не в овечек, а, например… в свиней… или… или… в лягушек?..
— Ну, так что ж?
— Противно. И потом, нас могут зарезать.
— Кто же режет лягушек?
— Нет, не лягушек, а если мы в овечек или свиней?
— Ну, все если да если! А ты думай, что в бабочек или, еще лучше, в толстых мопсов.
— Нет, нет, не хочу толстых мопсов! А бабочки так мало живут.
— Нинка, тебе, я вижу, не угодишь! И за это ты будешь превращена в крысу.
Нина, испуганная такой перспективой, пищит. Я шучу, как могу и умею, но дрожь не прекращается.
Стало еще светлее; я взглянул на часы: был ровно час ночи. Я встал и взглянул на север.
Теперь вся северная сторона горизонта была в огне. Громадное пылающее чудовище почти касалось земли своей круглой головой; мне померещилось, что эта голова имеет беспощадное выражение лица. Смотреть на нее долго — невозможно: режет глаза.
Ух! Сейчас будет история!
Зубы начинают стучать, и любопытство делается еще страстнее.
Вдруг меня поражает новая неожиданность: под нами по направлению к северу простиралась ярко-серебристая полоса.
Я чуть не вскрикнул: ведь это — вода. Да, мы среди огромного водного пространства, и берегов, несмотря на яркий свет, не видно. И шар совсем близко от поверхности воды!
Я схватил мешок балласта и выкинул за борт. Море мгновенно стало уходить вниз.
И было это вовремя!
XXX
Яркий свет вдруг ослабел, и сейчас же все кругом нас как будто содрогнулось.
Чудовищная, сверхъестественная волна рванулась из моря к небу и пенистым гребнем своим достигла шара, обдав нас брызгами. На моих глазах бывшее невдалеке судно взлетело на этой волне почти до уровня шара и затем ринулось вниз. До меня донесся крик отчаяния, но через секунду судно было покрыто массой воды и исчезло навсегда. При наступившей затем темноте (относительной, конечно) я не мог уже рассмотреть ничего, кроме громадных водяных гор, прогуливавшихся по всему необъятному пространству моря.
На севере стояло необычайное зарево, переливавшееся всеми цветами радуги; из этого зарева вылетали целые снопы — что я! — целые скирды огня. Настоящие fontaines lumineuses, устроенные самой природой и, по ее всегдашнему обыкновению, в грандиознейшем и величественнейшем виде. Материала она не пожалела!
Я стоял и смотрел, не сводя глаз, как очарованный и очарованный вдвойне: эффектным зрелищем и мыслью, что столкновение уже произошло, и мы все-таки живы, живы и даже совсем невредимы.
Я все еще дрожу немного, но уже гордо гляжу в лицо будущему и смело кричу:
— Ура! Мы спасены!
В упоении я начиняю трепать Нину, и ей — представьте — очень понравилось; больше, надо думать, не трепка, а спасение. Затем я выкинул еще несколько антраша, подходящих больше теленку, чем солидному 35-летнему мужчине.
Но скоро мой восторг умеряется: я вспоминаю о родителях, Вере, Мане и увядаю. Как-то они перенесли столкновение? Живы ли? О, мои милые, милые! Мне вдруг страстно захотелось к ним. Но мы были во власти шара, а он пока не желал расставаться с нами; да и мы сейчас вовсе не желали этого.
Вскоре стало светать, и пожар на севере побледнел. Когда же взошло солнце, на севере вместо зарева стала видна страшно-зловещая темная туча.
Куда девались ужасные призраки прошедшей ночи? Нина весела, как птичка, я… я тоже был весел, если б знал наверное, что у моих все благополучно.
Мало-помалу, однако, восторг сменяется невольной тревогой. Как нам быть теперь? Положим, мы — на шаре в безопасности, но только пока есть еще балласт; и то я должен был опять выбросить мешок его (по счету третий) и, хотя получил за это награду в виде внезапно расширившегося горизонта, но утешен этим не был. Балласта было очень ограниченное количество, и недалека была минута, когда для поддержания шара нам пришлось бы выбросить из корзины самих себя. А тогда… Да неужели мы спаслись из огня для того, чтобы погибнуть в воде? О, черт возьми!