Деющий пал на колени, снял обоих гадов с шеи, одного за другим, осторожно распутывая их и похлопывая каждого по плоской голове, а потом – уложил на багровых зигзагах, вьющихся в снегу. Я никогда не видел вблизи, как кто-то деет, но то, что делал этот вот, казалось мне довольно странным.
Его люди сели вокруг, подняв к затянутому тучами небу ладони и издавая странный звук – словно трещотка стучала. Я никогда ранее не слышал, чтобы нечто подобное вырывалось из человеческого горла. Обе змеи стали виться по узорам на снегу, и мне казалось, что они ползут в точности по начерченным линиям. Деющий наклонился, протягивая вперед руки, покрытые толстыми шрамами, а потом сперва одна, а затем и вторая змея свернулись в клубок и вдруг прыгнули на руки, втыкая в них ядовитые зубы. Жрец откинул голову, издав не то шипение, не то крик. Змеи некоторое время сжимали челюсти, вися у него на руках, а потом отпали, бессильные, словно пиявки. Остальные подскочили к Деющему, кто-то набросил ему шубу на спину, кто-то собрал змей, снова сделавшихся осоловевшими и вялыми, впихнул их в кожаный мешок. Колдуну помогли встать; руша узоры на снегу, он вырвался из их рук и зашипел снова, и тогда я увидел, что у него черный, раздвоенный язык и жуткие желтые глаза с узкими черными щелями, мертвые, будто отполированные камешки, ровно такие же, как у его змей.
После этого мы быстро двинулись в путь. Пешие окружили нас, стоящих на коленях в снегу, а потом, тыча древками копий и пиная, заставили встать и выстроиться шеренгой. Мы рысцой двинулись вперед, ведомые тремя всадниками и окруженные копьеносцами.
Пленникам не связывали рук – Змеи просто взяли длинную веревку, на которой завязали через промежутки петли и набросили нам на шеи. Двое, что ехали на лошадях, повесили между собой сеть со Скорбной Госпожой, и так-то мы и брели по доходящему до коленей снегу, а потом по камням между деревьями и вдоль какого-то ручья.
Весь обоз двигался отнюдь не тихо. То и дело кто-то падал, потянув за собой остальных, дергая всех за шеи, и пленники всхлипывали, отчаянно дышали или давились проклятиями. Кони фыркали и порыкивали, пехотинцы стучали оружием и доспехами.
И все же, когда мы, двигаясь тропой, миновали притаившихся людей, те не обратили на нас никакого внимания. Первым был муж, стоявший с луком между скалой и стволом дерева. Если бы он притаился получше, его вообще бы не заметили, но он опирался о дерево и смотрел стеклянным взглядом в тракт, прислушиваясь, словно никто не ступал по камням, словно не доносился до него стук копыт, стоны и ругань.
За ним, среди скал и деревьев, сидели остальные – и тоже не пытались оставаться невидимыми. Грызли что-то, держали в руках луки с наложенными стрелами, но не натягивали их, а сложили на коленях, почесывались и даже зевали, словно продолжали чего-то ждать, хотя перед их глазами проходило полтора десятка человек. Кто-то из пленников стал в отчаянии кричать им, и я услышал, как смеются Змеи. Кто-то шлепнул пленника по голове и вовсе не казался обеспокоенным. Вокруг нас странно подрагивал воздух, будто раскалившись от жары, как над песками пустыни, и мы двигались, словно были духами, невидимыми для глаз живых. Мы перешли через мост над потоком, что тек на дне скалистого ущелья, а чуть дальше повстречали еще людей в засаде. И точно так же, как и предыдущие, они не остановили на нас взгляда. Пленники, заметив это, принялись плакать и ругаться. Было ясно, что сидящие тут воины мгновенно разбили бы отряд Змеев в пух и прах, но они лишь таращились стеклянным взглядом и ждали, пока трактом не поедет кто-то видимый.
Когда мы миновали засаду, пленники утратили надежду и пали духом. Всхлипывали и ступали совершенно безвольно. Я уже видывал людей в таком состоянии и знал, что непросто из него выйти. Даже если бы некто сейчас напал на Змеев, принялся бы их убивать и перерезал бы веревку, пленники стояли бы и таращились, словно овцы.
Потом мы шли еще много часов, и все время в гору. Спотыкались на обледенелых камнях, запинались о корни. Мне к тому же приходилось хуже, чем остальным, ведь руки мои все еще были связаны сзади. Остальные все время сжимали веревку, пытаясь ослабить петли, сдавившие шеи, а у меня немели спутанные руки, я не чувствовал пальцы – более того, если я спотыкался или если падал кто-то рядом, таща меня вниз, я просто повисал на веревке.
Я все время думал о ноже и сражался с собой, чтобы не достать его и не перерезать веревку, поскольку тогда не ждало меня ничего, кроме быстрой смерти.
Вместо этого я пытался смотреть, все подмечая, как учил меня Ночной Странник. Высматривал возможность, строил планы. Но для придавленного и ободранного жесткой веревкой раненого, с онемевшими ладонями, такое было непросто.