Очнулся он под пологом леса на берегу мелкой речушки. Вокруг никого.
Сам сюда добрался или принес кто? Амир снял ботинки, размотал рваные полоски ткани — нога опухла и посинела. Ничего, когда он переродится, все это будет уже неважно. Если переродится. Сняв одежду, Амир залез в воду, глухо изрыгая проклятия — боль пробудилась с новой силой.
Среди толстых стволов многовековых буков, словно повторяя переливы струй, зазвенел радостный смех. Амир машинально двинул рукой к бедру и снова выругался. Идиот, нож на поясе оставил! Полупрозрачный женский силуэт метнулся от одного дерева к другому, слился с корой, как ни присматривайся — видишь только тень. Вот она встрепенулась и снова бесшумно пролетела зеленой дымкой, преломляя свет, мерцая и дразня. Слева, впереди, справа.
— Путник… путник… путник, — шелест листьев и звонкий смех со всех сторон… — Постой, не спеши. Иди ко мне… ко мне… ко мне. Лесные девы. В сто раз хуже открытого врага. Одурманят, завлекут, заморочат — забудешь, кто ты есть.
Амир едва успел выбраться на берег — движение и шум затихли на мгновенье, потом резко приблизились — три туманно-зеленых всполоха бросились прямо в лицо. Амир отшатнулся, выхватил нож, резанул воздух. Мозг взорвал пронзительный визг и сразу за ним — истеричный хохот. Порыв ветра взъерошил волосы, зашумел в ушах. Перед глазами возникло лицо Далайи. Родное, любимое лицо, что вот уже полгода не покидавшее его ни на минуту, исказилось, ощерилось злобной ухмылкой, вперилось наглым, похотливым взглядом. Амир сдавил голову руками, отчаянно закричал:
— Сгинь, нечисть!
Далайя — его мечта, богиня, воплощение его грез. Манила, обещала, насмехалась и отталкивала, вновь влекла, дурманила, ласкала то пылко, то нежно, и опять гнала безжалостно. Ранила сердце, выворачивала душу. Вздыхала с сожалением: «Был бы ты гаймалом, тогда другое дело». А он станет! И тогда посмотрим, кто будет убегать, а кто догонять.
Тишина. Кажется, отстали. Амир прополоскал одежду, разложил на траве под солнцем, поковылял в гущу деревьев. Отыскав молодой ясень, ободрал кору, приложил свежим срезом к ранам. Ничего, до места он сумеет добраться. Облачившись в сырое, Амир отпил вина, сверился с картой и захромал дальше.
Вскоре светлый прозрачный лес сменился туманной глушью. Темные стволы теснились, высоко путались густыми кронами. Вот и старый пень, поросший сизым мхом. Говорят, чтобы попасть к Рагде, надо идти от этого пня строго на север. Порывшись в заплечном мешке, Амир положил в рот ещё одну сушеную ягоду. Осталось совсем немного. Старая колдунья должна ему помочь. А если откажется…
Нога соскользнула с торчащего корня, покрытого грязно-серой слизью. Звуки совсем пропали, и давящая тишина завладела сумрачным лесом. Каждый его шаг, хруст сломанной ветки, каждый вздох отдавался громким эхом. Казалось, даже мысли замедлили свой бег, вяло перетекая из одной в другую.
Пробираясь через сплетенные лианы, Амир содрал кожу на запястье, чертыхнулся. Вымерло тут все, что ли? Взгляд уткнулся в огромное дерево. Чтобы обхватить этот ствол, понадобиться человек семь — восемь. Похоже, то самое.
— Рагда! — крикнул он что есть силы. — Отзовись!
Он прокричал это три раза, и стал ждать, утомленно усевшись на мягкую лесную подстилку. Сил совсем не осталось. А что, если колдунья так и не появится? Сиди тут хоть до скончания века. Пусть он прирастет к этому дереву, но дождется ответа.
Сколько прошло минут или часов, он не знал. Склонив голову на грудь, то забывался прерывистым, беспокойным сном, то вскакивал, разбуженный воображаемым шумом. В очередной раз открыв глаза, Амир увидел перед собой мальчика лет шести. Он стоял совсем близко, и молча разглядывал юного путника.