Я вспомнил о старичках в дормитории.
– Не тяните резину, Хорнер, – сурово сказал Доктор, – я ведь могу и передумать. Ваш случай – это мое хобби, и я им увлечен, но не до одержимости, а вы раздражаете меня едва ли не чаще, чем забавляете.
– Я согласен, – сказал я.
– Превосходно. Сегодня ночью я сделаю ей аборт. По случаю воскресенья деньги отдадите чеком. Завтра скажете в колледже, что уходите с работы, а в среду утром будьте на вайкомикском автовокзале, терминал "Грейхаунд", в восемь тридцать. Там встретитесь с миссис Доки и кое с кем из пациентов – и отправитесь с ними вместе на автобусе.
– Хорошо.
– Стоит вам объяснять, что я могу сделать, чтобы принудить вас сдержать слово или по крайней мере заставить горько раскаяться, если вы его все-таки нарушите?
– Нет необходимости, Доктор, – сказал я. – У меня больше просто нет сил. И слово я сдержу.
– Вот и мне тоже так кажется, – он улыбнулся, – безотносительно к силам. Ну что ж, на том и порешим. – Он встал. – Пациенты ложатся в девять. Барышню доставите в половине десятого. Не светите фарами в окна и не поднимайте шума, а то вы мне весь дом перебудите. И чек привезете вместе с банковской книжкой, чтобы я мог убедиться, что он выписан на всю имеющуюся сумму. До свидания.
Я вышел; в холле миссис Доки все так же флегматично увязывала шпагатом картонные коробки.
– Доктор мне объяснил насчет переезда, – сказал я ей. – Похоже, я еду с вами, по крайней мере на какое-то время.
– Ясно, – рыкнула она, даже не подняв ко мне лица. – Встречаемся ровно в восемь тридцать. Автобус отходит в восемь сорок пять.
– Буду, – сказал я и почти бегом кинулся к машине. Дело шло к пяти.
Глава двенадцатая
Я стоял у Морганов в гостиной, не сняв плаща, потому как вовсе и не ожидалось, что я останусь
Я стоял у Морганов в гостиной, не сняв плаща, потому как вовсе и не ожидалось, что я останусь к ужину или зачем-нибудь еще. И Джо и Ренни были в кухне, готовили, не торопясь, детям ужин. Настроение у них, судя по всему, было превосходное, и они, видимо, даже шутили.
– Ну, и где ты был на этот раз? – спросила Ренни.
– Я все устроил, – сказал я.
– Тебе нужно всего лишь навсего успеть на ближайший рейс до Ватикана, – подхватил Джо, подладившись под мой голос и под мою усталость с облегчением пополам, – и объяснить по прибытии, что ты сожительница Папы Римского.
– Я раз и навсегда официально заявила, что больше врать не стану, – рассмеялась Ренни.
– Я заеду за тобой в девять, – сказал я. – Нам назначено на полдесятого. И это будет не эрготрат.
Улыбка на лице у Ренни как-то вдруг увяла; она даже побледнела немного.
– Ты что, действительно кого-то нашел?
– Да. Он врач, сейчас на пенсии, содержит в Вайнленде реабилитационный центр.
– Как его фамилия? – спросил Джо; он тоже перестал улыбаться.
– Он пожелал остаться неизвестным. Я думаю, его можно понять. Но врач он хороший. До того как я сюда приехал, мы уже несколько лет были знакомы. По правде говоря, на преподавательскую работу я устроился именно по его совету.
Вид у них был слегка ошарашенный.
– Никогда не слышала, чтобы в тех краях был центр реабилитации, – с сомнением в голосе сказала Ренни.
– Просто он не слишком жалует посторонних – и пациентам так спокойней, да и сам он негр, а клиентура у него исключительно белая. Мало кто о нем знает.
– Он хороший специалист? – неуверенно спросил Джо. К этому времени они уже оба стояли у кухонной двери, в проеме.
– Это не важно, – быстро сказала Ренни и вернулась к плите.
– Соберешься к девяти? – спросил я.
– Соберусь.
– Ты тоже, наверное, захочешь поехать? – я посмотрел на Джо.
– Не знаю, – как-то тускло сказал он. – Позже решу. Было такое впечатление, будто я им что-то испортил.
Едва я вернулся домой, впервые за последние несколько дней расправив плечи, началась реакция не только на недавнюю суету, но и на всю и всяческую взятую мною на себя ответственность. Почувствовать облегчение от того, что удалось-таки предотвратить самоубийство Ренни, было несложно, куда труднее было вывести из этого всего некую мораль, а я именно и хотел вывести для себя мораль. Я хотел, чтобы эта авантюра научила меня – по отношению к самому себе – следующему: что каких бы там расплывчатых и подвижных – если рассуждать абстрактно – этических норм я ни придерживался, но играть сколь-нибудь последовательно одну и ту же роль (быть "настоящим", в терминологической системе Ренни) и, значит, глубоко входить в жизни других людей, не причиняя при этом вреда – не только им, но и собственному спокойствию, – я не способен; что мои не поддающиеся рациональному объяснению вспышки совестливости и жестокости, сострадательности и цинизма – проще говоря, все та же моя неспособность выступить достаточно долго в одном амплуа – могут в равной степени причинять боль не только окружающим, но и мне самому; и что эта вот непоследовательность сводит на нет мою способность подолгу и со спокойствием душевным пребывать в неприятных для меня ситуациях – каковой способностью обладает, к примеру, Джо. Не то чтобы я постоянно нуждался в друзьях или стремился их завести, но разве не ясно (и этому я тоже хотел бы себя научить), что, принявши во внимание мой собственный, особый вариант личной целостности, я, ежели вообще говорить о друзьях, должен избегать вовлеченности – должен оставить их в покое.
Урок несложный, но читать самому себе мораль я, похоже, так пока и не научился. Я чувствовал все сразу: нелепость ситуации, и облегчение, и замешательство, и злость, и неловкость, и сентиментальную привязанность к Морганам, и раздражение – а зачем они такие идиоты, а зачем я такой идиот, – плюс судорожный коктейль из прочих разных чувств, включая полное безразличие ко всей этой дурацкой ситуации.