Кроме того, я ни капли не устал ни от собственной персоны, состоящей из более мелких и частных персон, ни от самой этой моей маленькой тайны. И хотя, по правде говоря, я не собирался держать данное Доктору слово и ехать за ним в Пенсильванию, я все же написал доктору Шотту записку с известием о том, что увольняюсь: играть в ответственность мне в самом деле надоело, и я дозрел до желания оставить и Вайкомико, и Морганов. В новом городе, с новыми друзьями, даже и с новым именем – может, у меня и выйдет изобразить на публику достаточную долю цельности, чтоб притвориться личностью и жить с миром в мире; может, при наличии определенной актерской выучки и практики… Может, я женюсь на Пегги Ранкин; возьму ее фамилию; сделаю ей ребенка. Я улыбнулся.
Без нескольких минут девять я заехал за Ренни – они с Джо как раз заканчивали поздний ужин при свечах.
– Есть что отметить, – сухо сказал Джо. Он тут же включил свет, задул свечи, и я увидел, что на ужин у них были сосиски в тесте и кислая капуста. Джо предоставил Ренни возможность самой надеть плащ и занялся посудой.
– Это надолго? – спросил он меня.
– Не знаю, Джо, – мне стало вдруг ужасно неловко. – Не думаю, чтобы слишком.
– Я готова, – сказала Ренни. Вид у нее был еще тот: бледная, руки дрожат. Джо дотронулся до ее лица губами, включил кран и принялся мыть тарелки.
– Ты не едешь? – спросил я. -Нет.
– Ну, значит… – начал было я; Ренни уже шла к дверям. – До скорого. Мы вышли наружу. Ренни нелепою своей припрыжкой протопала вперед меня к машине и открыла дверцу прежде, чем я успел ей помочь. Она пару раз шмыгнула носом, но сумела загнать слезы в какой-то свой дальний угол. Я вырулил на вайнлендскую трассу.
– Да уж, нечего сказать, попали в переплет, – сочувственно сказал я. Она молча глядела в окно. – Извини, что так все получилось.
Она была непроницаема. И я вдруг остро ощутил, насколько же она одинока, со всем тем, что уже с ней случилось и что ей еще предстоит пережить, – фундаментальным, окончательным одиночеством всякого попавшего в экстремальную ситуацию живого существа. Оно никогда не бывает до конца взаправдашним, это одиночество, но есть такие моменты в жизни, когда оно подступает вплотную, и вот тогда, в машине, я понял, насколько Ренни далека от Джо, и от меня, от ценностей, мотивов, от мира и от истории – одинокий зверь, загнанный, попавший в западню.
И Джо, там, дома, моет тарелки. Одинокие звери! И нет таких причин, таких решений или философских систем, в которые мы бы сумели заткнуть себя без остатка, так, чтобы хоть малая наша часть не осталась снаружи – удивляться и быть одинокой.
– Он правда хороший доктор, – минутою позже сказал я.
Ренни окинула меня непонимающим взглядом, как если бы я вдруг заговорил на иностранном языке.
– Ренни, может, отвезти тебя назад, домой?
– Если ты отвезешь меня домой, я застрелюсь, – хрипло сказала Ренни. Когда до конца проселка, шедшего от дороги к Ферме, осталось совсем немного, я выключил фары и тихо въехал во двор. Я, конечно, объяснил Ренни, что Доктор просил меня не тревожить пациентов, но, боюсь, что эдакая театральность не прибавила ей присутствия духа. У входа в дом я взял ее под руку: она дрожала. Миссис Доки и Доктор ждали нас в приемной. Оба тут же весьма недвусмысленно уставились на Ренни, причем у миссис Доки выражение лица было откровенно презрительным.
– Добрый вечер, миссис Морган, – сказал Доктор. – Начать можем прямо сейчас. Миссис Доки проводит вас в Комнату Процедур.
Не говоря ни слова, миссис Доки направилась к Комнате Процедур; Ренни, после секундного колебания, тоже вдруг встрепенулась и пристроилась к броненосцу в кильватер. У меня на глаза навернулись слезы. Я не слишком понимаю разницу между состраданием и любовью: наверное, то, что я чувствовал к ней, было чистой воды сострадание.
– Вы привезли с собой чек и банковскую книжку? – требовательным тоном спросил Доктор.
– Да, – я вручил ему книжку. На предпоследнем корешке была проставлена итоговая сумма: двести восемьдесят семь долларов тридцать два цента; следующий чек был выписан на всю эту сумму без остатка и подписан. – Я не знал, на чье имя выписывать.
– Имя я и сам впишу. Ну что ж, тогда за дело. Я хочу, чтобы вы при сем присутствовали, в воспитательных целях.
– Нет уж, я лучше здесь подожду.
– Если вы хотите, чтобы я сделал ей аборт, – сказал Доктор, – тогда идите со мной и смотрите от и до.
Делать было нечего, я пошел. Доктор нацепил свою белую куртку, и мы прошли в Комнату Процедур. Ренни уже лежала на столе, накрытая простыней по самое горло. Я было испугался, что она станет возражать против моего присутствия, но она не подала ни единого знака. Миссис Доки бесстрастно стояла у стола. Доктор вымыл руки и убрал простыню у Ренни с живота.
– Ну-с, давайте сперва убедимся, что вы и в самом деле беременны.
Она вздрогнула, резко, судорожно, едва его пальцы коснулись ее. Минуту или около того спустя, когда Доктор надел резиновые перчатки, смазал пальцы и начал внутреннее обследование, она принялась плакать, всхлипывая и хватая ртом воздух.
– Вы мне это прекратите, – сварливо сказал Доктор. – Вам уже приходилось рожать детей. – Немного погодя он спросил у нее: – Как вам кажется, каков ваш срок? – Ренни промолчала, и больше он ни о чем ее не спрашивал. – Ладно, можем приступать. Пожалуйста, расширитель и кюретку, – сказал он, обращаясь к миссис Доки, та пошла к стерилизатору и стала звякать какими-то инструментами; рыдания стали глубже и громче. Ренни извернулась на столе и даже попыталась приподняться.
– Лежать, и лежать тихо! – резко прикрикнул на нее Доктор. – Вы мне тут всех перебудите.
Ренни снова откинулась назад и закрыла глаза, как только доктор принял из рук миссис Доки блестящую кюретку, у меня к горлу подкатила тошнота; и я решил смотреть на Ренни, на ее лицо, а не туда, где шла операция.