— Сволочь!
Тварь, мудак, чертов кретин.
— Ты издеваешься?! Я ещё не все тебе сказала! Ты это специально, да?! Лишь бы мне досадить?!
А потом глухо смеётся – ну кто будет умирать с целью досаждения сопернику? Нет, бред. Леон бы явно такого не сделал – он слишком тупой и до безобразия добрый, чтобы причинять кому-то столько боли. Даже Лейме Марей.
— Что, ещё раз хотел проверить свои силы? Хотел выяснить, кто из нас круче в команде, да?!
Но теперь его нет.
Его просто нет.
Теперь Лейме некого превосходить по скорости реакции, по прыжкам в длину или по гибкости. А её некому теперь обходить по силе ударов, по аналитическому мышлению или же по размеру порции, съеденной в обед.
И ещё даже тут он её превзошёл и стал первым. Скотина.
— Фламинго ты недоделанный!
Он просто умер.
— Ты же хотел мне доказать, что ты лучше меня!
И она кричит, выгибаясь на мокром кафеле под душем обжигающего кипятка. Лупит руками и ногами, ударяясь головой о стену.
— Какая же ты сука, Леон!
И когда рука соскальзывает и подворачивается, а лицо соприкасается с плиткой, она начинает плакать.
Как же это глупо – лить слёзы об утрате своего соперника. А в момент, когда ненависть и порыв гнева резко кончается, она начинает реветь. Поджимает колени к груди и пытается вытереть слёзы трясущимися руками. А они всё не кончались.
Когда, собственно, она последний раз так ревела? Да никогда.
Больно внутри – будто колючая проволока обвилась вокруг сердца и грудной клетки. Рвёт кожу, цепляется за рёбра. Становится трудно дышать.
— Вернись, сволочь…
***
Ни на следующий день, ни спустя несколько недель она так и не смогла найти внятного ответа на вопрос – а что с ней произошло в раздевалке?
И даже сейчас, садясь в поезд, чтобы уехать с этого города, она думает – а что, собственно, заставило её вернуться в родные края? В места, где её никто и не помнит. В места, где никто не знает, кем она стала. В места, где она никогда не увидит лиц бывших сокомандников, а самое главное – не услышит имя, доставляющее столько боли.
Надо что-то предпринять - пойти в туалет, успокоиться, побиться головой о стену.
А вообще, если уж рассуждать здраво – то почему её вообще должна волновать смерть Леона Гёрна? Они же и не были друзьями – скорее так, знакомые. Занимались у одного тренера, а ещё постоянно соперничали за звание лучшего в команде – не больше. Да и оба были абсолютно разные по характеру, чтобы иметь какие-то точки соприкосновения. Но жизнь свела их, а потом так же бездушно и с дикой болью разводит.
И даже выкидывая симку, Лейма сомневается – действительно ли она оставляет свою жизнь здесь? Или тащит эту непосильную ношу за собой?
И смотря на неменяющийся пейзаж пустых серых полей она ненароком вспоминает одну из их поездок. О том, как они втроём бесились в купе, пока тренер решал вопросы с проводником. Как брызгались водой из фонтанчиков на станциях, как кидались подушками.
А сейчас, когда она молча сжимает кулаки до хруста, боль становится просто невыносимой. Хочется позвонить своей команде – она им так и не сказала, куда она едет и вернётся ли вообще – и спросить – что они чувствуют? Знают ли они, что их восходящая звезда просто бездушная тварина?
А действительно – знают ли они? Леон такая тварь. Тварь, которую хочется воскресить и прибить снова. И так раз за разом, до тех пор, пока он не поймет, что такое боль. Лодыжка, видите ли, у него болела. Да что он вообще знает о боли?!
Иногда она кричит по ночам в подушку – закрывает рот ладонями, стараясь не слышать сорванного до хрипоты голоса. И всё лишь по одной причине – у Леона была именно такая особенность. А потом засыпает, стискивая в зубах покрывало и тихо воя.
Где-то внутри неё самой была отдельная ячейка для этого придурка. Только вот с его уходом, он забирает её с собой, оставляя лишь незаживающую кровоточащую рану.
Иногда она в толпе видит знакомые очертания – чёрные прилизанные волосы, широкая спина, едва припущенное левое плечо, хромота на правую сторону.
И каждый раз она хочет верить, что это он.
И всё лишь из-за её неимоверного желания пробить ему лоу-кик в больную ногу, заставляя упасть. Она хочет посмотреть на него сверху вниз. Так, словно он мусор и полный отброс. И сказать ему это в лицо – сказать о том, какой он идиот и о том, как она его ненавидит.
Только вот некому это говорить.
— Господи, какая же ты сука, Гёрн, — очередной раз ударяет себя по щекам, словно заставляя стереть из памяти его вытянутое лицо, которое она ненароком видела в каждом молодом парне.