— Увы, великий философ, один жрец из священной рощи на моей родине предсказал, что я обрету покой и душевное равновесие…
— Да, знание превыше всего, дитя мое…
— …только когда повстречаю ту, что рождена под знаком, который я сейчас начерчу на песке, знаком, который вы, разумеется, знаете.
И Виетрикс изобразил свастику.
После короткого размышления Пифагор сообщил:
— Могу сказать без ложной скромности, что я до пределов возможного преуспел в науке, изучающей соотношение линий и углов. Такая компоновка углов и линий, в том виде, в котором вы ее изобразили, относится, думается мне, как раз к этой науке. В сочетании этих прямых линий я вижу немалое число прекрасных теорем. И все же символический смысл этого знака, пожалуй, не открылся мне с первого взгляда. Но я полагаю, что в восточных краях, где туманные науки толкований символов, столь далекие от нашего ясного греческого духа, всегда имели успех, вы точно найдете решение. Моя же собственная трактовка…
— Говорите же, учитель, прошу вас. Я — можно сказать, религиозно — разделяю ваш восторг при виде этого креста, но с некоторых пор он постоянно тревожит мои сон. Говорите же, прошу вас…
— Нет, моя собственная трактовка не может сравниться с той, которую, уверен, дадут вам халдейские и индийские волхвы. Уж они-то без труда укажут вам женщину…
— По крайней мере, она ли, как уверял меня друид, предвестник счастья?
— Поэты, чувствительные к далекой и таинственной красоте знака, могли бы наплести здесь многословные рулады. Свастика схожего вида, кстати, имеет отношение к культу некоторых наших божеств… Для меня, скажу вам честно, высшим законом мироздания является чистая геометрия. И здесь, в этом знаке, присутствует, как мне кажется, сама суть геометрии. Полагаю, дитя мое, что судьба непременно отметит тех, кто будет жить под этим знаком.
«А старина Пифагор довольно ловок, — подумал Виетрикс. — Да и могу ли я протестовать против его объяснения?»
— Благодарю вас за столь блистательную трактовку, — произнес он вслух. — Значит, следуя вашему совету, я отправлюсь в город Вавилон искать ту, что мне суждена… Однако если я не слишком злоупотребляю вашими познаниями, скажите, почему этот великий город обречен на гибель?
— Кому дано постичь гнев богов? Под этими словами я подразумеваю тайные силы, которые определяют наши судьбы и, прямо скажем, далеки от математической строгости. Однако я полагаю, что народам и цивилизациям, слишком далеко отошедшим от естественной жизни первых людей, суждено сгинуть. Смотрите, здесь, в Греции, прилагаются невероятные усилия к тому, чтобы удержать человеческие страсти в соответствии с природой. Такова цена гармоничного общественного устройства. Чрезмерная утонченность ведет к извращенности, а извращенность — к смерти. Вот почему в Лакедемоне законом предписано, чтобы юноши и девушки нагишом упражнялись в беге и других гимнастических дисциплинах, способствующих тому, чтобы делать их тела красивыми и сильными.
— Подобное зрелище должно производить приятное впечатление.
— Особенно важно, чтобы и те и другие получали более простое представление о любви. Столь же важно помешать этой молодежи проводить время в праздных беседах, к которым мы, греки, столь расположены. Отныне, коли мы не хотим, чтобы нас постигла участь, уготованная, если верить оракулам, могучему Вавилону, нам следует вернуться к природе, к золотому веку.
— А в каком виде представляется вам этот золотой век, строгий и проницательный философ? В своей стране, у тех, кого вы называете варварами, я, увы, уже довольно сталкивался с неистовыми страстями. А ведь мы у себя в Лютеции не достигли в общественном совершенствовании даже уровня основанного вами Марселя! Мне следовало бы хоть немного знать о том, что такое великая цивилизация и извращенная цивилизация. Соблаговолите же прежде всего поведать мне об этом благословенном времени на земле. Дабы столь неопытный ум, как мой, мог судить об этих вещах более здраво.
Тем временем собеседники вместе с сопровождающими Пифагора учениками прибыли к Лабиринту и углубились в его запутанные ходы. Каждый прислушивался к значительным словам, слетающим с уст философа, который сейчас, похоже, испытывал поэтическое вдохновение:
— В золотом веке люди жили в полнейшей невинности. Блаженное состояние людей на земле было схоже с пребыванием героев на елисейских полях. Они не знали ни ненастья, ни битвы стихий; северные ветры не вырвались еще из своих глубоких пещер; лишь нежный зефир оживлял природу своим теплым дыханием. Люди золотого века никогда не ощущали ни летней жары, ни зимней стужи; увенчанная цветами весна сочеталась на земле с осыпанной плодами осенью. Смерть, болезни и преступления не смели приблизиться к этим благословенным местам.